Какие типы снарядов вы чаще всего использовали?
Только осколочно-фугасные и бронебойные для дотов. Масса каждого снаряда свыше 40 килограмм. А во мне и пятидесяти веса не было. При этом надо снаряд в ствол загонять. Хорошо хоть, что этим занимался замковый, я же загонял метательные заряды.
Чисткой гусениц занимались?
Это занятие самое модное было во втором эшелоне. Проверяющие сразу обращали внимания на траки. Но это происходило только тогда, когда мы получили машины, приехали под Москву и ожидали отправки на фронт. Тогда их, новенькие, чистить еще не надо было. А на передовой никто этим не занимался. Некогда. Если бы кому-то пришло в голову чистить траки, то над ним бы весь полк смеяться стал.
Какие-то поломки с мотором случались?
Не помню такого. Когда мы выходили из боя, если что-то неладно, то механик-водитель тут же проверял. В случае больших поломок (у нас, правда, их не случалось), то тут же приезжали тыловики-ремонтники.
Сколько боевых машин потеряли в полку за время вашего пребывания?
Были потери. Один случай хорошо запомнил. Немцы по нам били из 88-мм противотанкового орудия. Мы по очереди заезжали на горку, и после шел спуск. На горке поднимается машина до половины, потом поехала вниз. И тут показывается днище. Немцы по одной машине точно попали в днище. Разрывается снаряд. Над механиком-водителем расположены баки с горючим, прямо под ним огромная дырка в днище. Машина шмякнулась об землю и встала. По ней дальше палят. Весь экипаж погиб, только механик-водитель остался жив. Просунулся в дырку от снаряда и покатился вниз по горке к нашим ИСУ-152. Бог спас. Две или три недели командир дал ему отпуск. А он хохол и баянист. Все на привалах пел: «Дывлюсь я на небо…» Красиво. Радовались за него — ведь одному остаться в живых из экипажа. Его с головы до ног облило соляркой. При этом остался неповрежденным.
Какое у Вас было личное оружие в самоходке?
По штату: два автомата ППШ. Дисков к ним вдоволь.
Как кормили на фронте?
Командира полка Гаврилова любили неслучайно. Однажды где-то рассыпались мы по передовой, палят кругом. Повар опоздал с кухней, кого-то недокормил. Митрофан Михайлович подлетает к нему, приставляет к виску пистолет и кричит: «Я тебя, гада, сейчас пристрелю на месте! Иди на передовую и хоть сам еду неси, но чтобы ребята были сыты!» Не дай Бог экипаж какой-то машины будет не накормлен. Так что тыловики до нас и на лошадях, и пешком пробирались. В каждой машине стояли рации, очень хорошие. По ним передавали место расположения ИСУ-152.
Вши были?
Я как-то прожил на передовой так, что ни разу с ними не столкнулся.
Если во время наступления машина где-то остановилась, то тут же организовывали баню. За секунду топили. В распоряжении у нас всегда была и тушенка, и выпить, так что с местными жителями договаривались о помывке быстро. Мыло всегда имеется. Причем не только положенное по штату, но и какой-то порошок, от которого все волосы облазят как побритые. Ничего не остается.
Пленных немцев довелось видеть?
Недобитых — да. После артподготовки в наступлении вылезают оставшиеся. Они уже не бойцы. Сидящие на броне ребята с автоматами их вылавливали, и одновременно выискивали фаустников. Но чтобы кого-то мимо вели — не замечал.
Как защищали самоходки перед боем?
На передовой мы всегда старались выбрать возвышенность, чтобы хорошо осматривать пространство. При этом первым делом весь экипаж зарывал ИСУ-152 по гусеницы в землю. Тогда нам сам черт не страшен. Бывало и такое, что стреляли с закрытых позиций навесным огнем.
Трофеи собирали?
Нет. Однажды Славка приказал механику-водителю выехать на обрыв метров на пять-шесть, а дальше лежат какие-то снаряды. Опасно двигаться к ним. Я выскочил, подошел. Видно, кто-то из миномета стрелял и оставил кучку мин. Хватаю их, а впереди дом без крыши и рядом большая яма. В нее кидаю, а они на что-то падают мягкое. Не стал смотреть — там или мертвецы лежали, или глинистая почва. Штук десять покидал. Убрал на тот случай, если мы случайно при развороте гусеницами заденем. А трупы обыскивать я не стал. Ни в тот раз, ни в последующие. Душа не лежала к такому делу.
В самаркандском госпитале. Все три товарища без ног. Александр Федорович Панкин крайний справа, г. Самарканд, 1945 год.
Что было самым страшным на войне?
Когда приходишь на передовую. Состояние апатии и покорности судьбе овладевает каждым.
Как вас встречало мирное население?
Как обычно. С радостью.
Женщины у Вас в полку служили?
Я этого вопроса сильно не касался, но их на передовой не видел. У самоходчиков чересчур тяжелое занятие, чтобы там женщины служили.
С особым отделом сталкивались?
Никогда. Если бы я к ним попал, то сегодня с вами не разговаривал бы.
Немецкие листовки видели?
А как же. Когда я ее в первый раз поднял с земли, то подумал: «Ловкие сволочи!» На рисунке было изображено еврееподобное лицо Сталина. Морщинистое и страшненькое. Надписи я особенно не помню, но понимал издевку. Закинул в сторону. Больше не интересовался.
После того, как меня ранило, Славка принял решение уйти с позиции. За это ему досталось от комбата, как он мне после рассказывал. Я еще командиру при встрече в полевом госпитале пожаловался, что даже гвардейского значка не осталось. Он свой с груди снял и отдал мне. Но в госпитале все забрали. А жалко. Лежал я в Витебске. В госпиталь мне приносили сигареты местные жители. С недели две там находился.
Когда девочка в госпитале стаскивала с культи бинт, то он из-за крови присох. Дергает, мне страшно больно. А она боится сильнее дергать. Так что пришлось самому со всей силы, превозмогая боль, сдернуть. Из Витебска нас, тяжелораненых, безруких и безногих, загрузили в эвакопоезд. Были среди нас и раненые — «чайники», как мы их называли: полностью без рук и ног. На носилках лежали танкисты с обожженными лицами: глаза вытекли, и кушать не может. Едем. Где-то между Брестом и Брянском на полустанке остановились. Какая-то женщина бежит рядом с вагонами. И говорит: «Ну что это за война? У людей то руки нет, то ноги». А я в окошко выглядываю и говорю: «Бабушка, нам радоваться надо. Вот те, у кого головы нет — те остались на передовой».
Привезли в Москву. Оттуда за полторы тысячи километров. Оказался в Узбекистане, в Самарканде. Месяца два или три лежал. Здесь я начал оживать. Первые полтора месяца жить не хотел. Казалось, что незачем. Немцы оторвали снарядом ногу по колено, а свои ее два раза отпиливали и отрезали во время ампутации. Гангрена. В Самарканде лечила врач Анна Петровна (имя-отчество как у моей мамы). Пожилая. Она меня выделила среди остальных и внимательно относилась. По двенадцать операций в день делала. Говорит мне как-то: «Саша, давай я сделаю тебе операцию. На косточке у тебя трещина, будешь всю жизнь от свищей страдать». Согласился на операцию и не жалею. Трудовой стаж 54 с половиной года. Освоил протез в Самарканде. Здесь меня комиссовали, дали сопровождающего. В марте 1945 года вернулся домой. День Победы провел на кровати. Не хотел радости. Без ноги.
