— Я не хочу говорить на эту тему, но да.
— Вам бы хотелось уехать из этой страны?
— Ни за что! Они [евреи] хотят вынудить меня, но я не уеду!
— А если бы они хотели, чтобы вы остались?
— Я бы улетел первым же самолетом.
Он говорит мне, что хочет свободы, как у европейцев, и хочет переезжать из одной страны в другую так же, как это делают европейцы. Я спрашиваю его, изучал ли он историю и помнит ли, какие реки крови были пролиты там только в прошлом веке.
— Если бы люди в этом районе земли пролили столько крови, как в Европе лишь за последнее время, то на Ближнем Востоке к настоящему время не существовало бы ни одного человека. Он смотрит на меня с огромным изумлением, и так же смотрят на меня все остальные мусульмане. Помните ли вы, спрашиваю я его, что до 1989 граждане не могли переехать с одной стороны Берлина на другую? За столом молчание.
После явных колебаний компьютерный специалист нарушает тишину.
— Я никогда не думал об этом, но вы правы.
Я подхожу к Шимону Пересу, чтобы пожать ему руку и сказать ему, как хороша его речь. А что еще я могу ему сказать?
— Откуда у вас такой хороший иврит? — спрашивает он меня.
Я начинаю выбираться отсюда. И думаю: даже в эту особенную неделю начинающихся мирных переговоров, даже этот вызывающий восхищение всего мира еврей не смог собрать большего калибра арабских лидеров, чем "Обама", чтобы те присутствовали на его обеде. В саду президента есть фрагмент камня с надписью "с южного входа на Храмовую гору", и датой "первый век до н. э." Но д-ра Ханан, чтобы его увидеть, здесь нет, и нет ни Ехаба, ни Халеда. Только Обама. Что случилось с этой страной, пока я отсутствовал? Даже ее президент — всего лишь глубоко заблуждающийся человек. У меня появляется идея: собрать со столов косточки для бродячих кошек. Я возвращаюсь, но столы уже очищены.
Выход Седьмой
Юный белый еврей не хочет жениться на юной черной еврейке. Немецкие подростки не прочь посмотреть, как в евреев бросают камни. Солдат едет девять часов, чтобы встретиться с погибшим товарищем.
Теперь, слегка ощутив вкус израильской политики, я двигаюсь на север, в Хайфу и ее окрестности. Моя первая остановка в молодежной деревне для детей-сирот, Ямин Орд, неподалеку от Хайфы. Я надеюсь, что они заблуждаются в меньшей степени, чем израильский президент.
Для начала я встречаюсь с Хаимом Пери, директором и основателем "Образовательной Инициативы Ямин Орд". Отец и мать Хаима были немецкими евреями, "Yekkes." Во время Второй Мировой войны, в 1941 году, его мать работала на сборе яблок в палестинских садах и узнала, что произошло с ее семьей в Германии, только после рождения Хаима. Это вызвало у нее психическое расстройство, от которого она так никогда и не оправилась.
Если вам интересно, что такое Yekke, вот вам пример: моя бабушка со стороны отца родом из Берлина, прозванная "длинноногая белокурая шикса" пользовалась немецким языком, чтобы запоминать слова на иврите. Например, Тода Раба, что на иврите означает "спасибо" моя бабушка запоминала как Toter Araber, означающее "мертвые арабы".
Ямин Орд — не обычная школа-интернат. Он больше похож на поселок, чем на школу, и все же — это школа-интернат.
— Они не называют ее школой-интернатом, — объясняет Хаим, — так как такое название предполагает замкнутый мир. Они же имитируют реальную жизнь, жизнь вне рамок учреждения, где одна часть — это школа, а другая — это дом. Дети учатся в школе, а потом идут "домой" так же, как делают дети, имеющие родителей, и дома они могут рассказывать о школе и даже жаловаться на нее. Дети здесь большей частью эфиопы и русские, из новых израильских иммигрантских общин.
Хаим — человек религиозный, но, как и следует ожидать от сына Yekkes, у него свой взгляд на вещи. По его словам, "Самые богобоязненные люди — это атеисты". Пойди разберись.
— Этот поселок — прекрасная идея, — говорю я ему.
— Скажите, если бы вы не были сыном Yekkes, у вас бы родилась такая замечательная идея и такой взгляд на вещи, каким вы ныне обладаете?
— Позвольте мне ответить. Все, что возникло в этом обществе, было начато немецкими евреями.
Рахели — молодая эфиопка, член здешнего персонала, живая, умная молодая женщина, любящая говорить dugri (напрямик). На вопрос, есть ли расизм в израильском обществе, она отвечает: "Да, есть. Это не тот расизм, с которым имеет дело Америка. Здесь не убивают негров. Но расизм в нашем обществе, безусловно, существует”.
— Как вы с этим справляетесь?
— Я говорю своим ученикам: Мы не изменим свою черную кожу. Они не изменят свою белую. Физически мы выглядим по-разному. Независимо от того, что бы вы ни делали, чтобы изменить общество, цвет не изменится. Живите с этим.
— И эта небольшое напутствие помогает?
— Я говорю ученикам: в сутках есть двадцать четыре часа. Никто не добавит вам больше часов в день, и никто не отнимет какие-то часы у вас. Эти двадцать четыре часа принадлежат вам, делайте с ними, что можете. Если вы потратите их на то, чтоб жаловаться, вы за это поплатитесь. Вы можете сделать из себя, что пожелаете, но вы должны делать это.
Я встречаю мальчика, внука одного из белых добровольцев, работающих здесь, и начинаю с ним играть. Мы нравимся друг другу, мы вместе смеёмся, и через какое-то время я задаю ему пару глупых вопросов. Один из них такой.
— Когда ты вырастешь, ты хотел бы жениться на женщине-эфиопке? Я мог бы для тебя подобрать подходящую. Хочешь, чтобы я это сделал?
— Нет.
— Почему нет?
— Нет.
— Почему?
— Потому что.
— Ты думаешь, черные люди хорошие?
— Нет.
— А что в них плохого?
Ребенок ловит взгляд своего старшего брата, который показывает ему жестом заткнуться, и замолкает.
Меня всегда поражает, как это тяжело — одному народу не дискриминировать другой.
* * *
Время двигаться дальше, в Хайфу. Фильм "Садовник", политкорректный до того, до чего только политкорректность может дойти, разрабатывает ту же черно-белую концепцию, с которой я только что столкнулся. Там, в этом в фильме, снятом иранцем любителем Израиля, есть нежная белая женщина и черный грубоватый мужчина. "Садовник" снимался в Бахайском саду в Хайфе, и это моя первая остановка в городе. Сады Бахаи.
Я иду через очаровательный сад, поднимаясь вверх по лестнице, ведущей к усыпальнице. Она в данный момент закрыта, и на ступеньках перед ее воротами сидят четверо молодых людей. Это Мо, Селина, Бирте и Марвин. Двое из них только что закончили среднюю школу, двое других — после окончания колледжа, все они немцы.
Они находятся в двухнедельном путешествии по Израилю, были в Тель-Авиве и Иерусалиме, а теперь приехали в Хайфу. В Иерусалиме, вспоминают они, они видели, как в Старом городе арабы в течение двух часов бросали камни в евреев, а затем появились израильские полицейские "с оружием и на лошадях". Израильтяне ведут себя жестоко, — говорят они, — сначала полиция должна была "поговорить с ними", а не применять силу. Интересно, что они не высказывают ни единого слова критики против камнеметателей.
