Тронутый и поражённый этим царь спросил рабби, что царь Ирод должен сделать, чтобы ему простилось то, что он сотворил со всеми рабби. Рабби ответил, что если царь восстановит храм, он будет прощен.
И царь Ирод сразу же начал действовать. (Царь Ирод перестроил Второй Храм, стоявший на этом месте с 516 г. до н. э.). Неплохая история, должен признаться.
По окончании экскурсии я поговорил с одной из туристок — Оснат.
— Вы не можете определить одним предложением, что такое Израиль?
— О, это не простой вопрос. Я должна подумать.
— Не думайте. Просто выпалите!
— Израильтяне заботятся друг о друге.
— А другие нации, скажем, немцы, нет?
— Нет.
— Такое присуще только евреям?
— Да.
В Германии перед отъездом один известный немец выдал мне следующее: "Израильтяне, — сказал он мне, — единственный на земле народ, которому нет дела до других народов. Когда будете там, попытайтесь понять, почему." Думаю, он и эта женщина идеальная пара.
Снаружи туннеля — Западная стена, которую мы все знаем, та, которую вы видите на многих фотографиях: стена, где молятся евреи. Они стоят здесь, трепеща в присутствии Шхины, и молятся Богу: "Да построишь Ты храм в скорое время, при нашей жизни. Аминь." Будем надеяться, что никому не придется ослепнуть для того, чтобы это произошло.
Другие люди, более разумные, пишут записки и всовывают их меж камнями стены. Если вы хотите отправить Богу письмо, это лучше, чем FedEx, ибо Шхина Бога получит ваше письмо напрямую.
На площади перед Западной стеной мимо меня проходит группа американских евреев. Они любят говорить на иврите, том, что они полагают ивритом. Давайте послушаем этого, разговаривающего со своим другом: "Встретимся вчера вечером. Хорошо?"
Западная стена — лишь малая часть огромного комплекса, известного теперь как Аль-Акса, названного в честь мечети Аль-Акса на Аль-Харам ас-Шариф (то, что евреи называют Храмовой горой) и построенного впервые примерно в 679 г.н. э., - третье священное место ислама. Именно туда я и иду на следующий день, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Здесь, с этого места, пророк Мухаммед, посланник Аллаха, взлетел на небо после того, как он прибыл сюда на небесном животном из Мекки. Я приезжаю сюда на такси. Таксист пытается говорить со мной на иврите, думая, что я еврей, но я даю ему понять, что он не может быть дальше от истины. Он сразу же переключается на арабский язык и спрашивает, не хочу ли я выйти у "ворот". Я понятия не имею, что за ворота он имеет в виду, но, не задавая никаких вопросов, просто говорю "да".
Через несколько минут мы останавливаемся на какой-то дороге в Восточном Иерусалиме, и он говорит, что мы приехали. Где ворота? Аллах, безусловно, знает, но не я. Я перехожу дорогу и каким-то образом нахожу ворота или что-то вроде этого.
Почему таксист высадил меня перед этими воротами? Не знаю. Что я, да, знаю — это то, что у ворот стоят полицейские, израильские полицейские.
— Вы мусульманин? — спрашивает один из них.
— Да, — отвечаю я без колебаний.
— Знаешь Коран?
— Конечно!
— Продемонстрируй.
Каким образом, чёрт возьми, я должен ему это демонстрировать? И почему я должен? Но у него есть пистолет, a у меня нет. Поэтому я говорю: Ашахду аль-ла-Аллах иллала уАшахду Мухаммед-ар расуллала (Я свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед Его пророк). Это декларация веры и по закону ислама, человек произносящий это, становится мусульманином, если еще не был им к этому моменту.
Это должно удовлетворить владельца пистолета, но беда в том, что полицейские — не имамы и религиозный закон не их епархия.
— Процитируй Фатиху, — гавкает он мне, как будто я еврейская собака. Прошло много времени с тех пор, как я изучал ислам, и я не помню её точно, за исключением самого начала.
Все-таки я пытаюсь. Я говорю: Бисмилла ар-Рахман ар-Рахим аль-хамду лиллахи Рабил аламиин (во имя Аллаха, сострадательного и милосердного, хвала Аллаху Господу миров).
Должно быть достаточно хорошо, думаю я. Но полицейский говорит: "Дальше!" Кем он себя полагает? Аллахом? Почему я должен ему молиться?
Я останавливаюсь, а он переговаривается с коллегой, обсуждая, почему я себя так странно веду. Они обсуждают, обсуждают и, наконец, решают: "Ты христианин. Нет входа."
— Но я хочу помолиться Аллаху!
— Ну, если ты так сильно хочешь молиться, ты должен войти в мечеть через вход для евреев и христиан. Но вход для неверных, протестую я, закрывается в 11:00 утра, через пятьдесят пять минут.
Полицейские не впечатлены. Отсюда ходьбы всего двадцать девять минут, говорит один из них и указывает мне дорогу. Я смотрю на название улицы. Via Dolorosa. Я должен идти путем этого древнего еврея, Христа. Я иду, иду, иду и иду. Двадцать девять минут вскоре проходят, а входа для неверных всё нет в поле зрения.
Я обнаруживаю еще один вход для мусульман всего в нескольких метрах отсюда. На этот раз я клянусь в моей верности Пророку так громко, что даже премьер-министр Израиля, сидящий в Западном Иерусалиме, должен меня услышать, но полицейский на входе, очевидно, глух, потому что рявкает: "Фатиха".
Опять! Я пытаюсь еще раз, цитируя начало Фатихи так быстро, как делают хасидские евреи в синагогах, когда они распевают молитвы, громко декламируя лишь начало. Но этот очередной полицейский не знаком с хасидскими евреями. Он говорит: "Не останавливайся, продолжай!" Я смотрю на него, как будто он только что оскорбил во мне драгоценнейшие религиозные чувства. Он глядит на меня, не зная, что я за существо, и идет обсуждать этот вопрос со своим коллегой на иврите. Они обсуждают, кем бы я мог быть, и решают: наполовину мусульманин, наполовину христианин. И указывают мне путь. Via Dolorosa.
Но я мусульманин с обеих сторон! Я протестую, умоляя ради своей жизни, как должно быть Иисус умолял о своей жизни римских правителей.
— Покажи свой паспорт, — смягчается полицейский.
— У меня нет паспорта.
— "Via Dolorosa!"
За неимением выбора я продолжаю движение по стопам древнего еврея, пока не достигаю ворот для неверных, и, наконец, вхожу.
Я чуть передыхаю, чтобы немного подумать.
Да, это не Южный Тироль, — говорю я себе. И израильтяне — не итальянцы, и арабы — не тирольцы. Здесь оккупированные, т. е. арабы, диктуют оккупантам, евреям, чтобы те, евреи, защищали их, т. е. арабов, от своих собратьев-евреев и от христиан.
Я на площади. Справа от меня серебряное здание, а слева — здание с золотым куполом. Я подхожу к мусульманину и спрашиваю его по-арабски, которая из двух является аль-Аксой. Он спрашивает меня, мусульманин ли я; конечно, — отвечаю я! Русский? — спрашивает он. Нет, немец. Его глаза загораются. Добро пожаловать! Аль-Акса, — говорит он, это то серебряное здание, а золотое — это Купол-над-Скалой. Ага, скала под куполом; теперь я начинаю вспоминать, что еврейский гид рассказывал нам вчера о том, где был создан мир. Я продолжаю ходить и ходить по площади и прилегающему пространству. Здесь, похоже, просто рай. Каждые несколько шагов стоит знак, только на арабском, напоминающий верующим, что здесь запрещено плевать. Я не понимаю, почему существует необходимость в таком количестве знаков запрещающих плевать, но подозреваю, что местные жители любят плеваться. Я знаю… Вскоре наступает одиннадцать часов, и я успешно уклоняюсь от израильских полицейских, которые к этому времени уже очистили площадь от неверующих. Я пробиваюсь вперед, чтобы немного помолиться: за арабов, за христиан и за евреев. Но когда я уже достигаю Купола-над- Скалой, араб ловит меня. "Ваше время истекло!", — кричит он — "Вон отсюда!"
