Мне показывают на стул, пластиковый стул в самом центре. Но только я собираюсь воссесть на своем престоле, Лина говорит, что мы должны уходить.
Что?!
Из всемогущего царя Ирода я превращаюсь в какого-то немца Тоби. Какое падение!
Что случилось? Никто мне не объясняет. Никто не пожимает мне руку, пока я выхожу. Легко пришел, легко ушел.
Мы быстро уносимся со свадьбы. Кому-то открылась моя истинная личность? Я очень надеюсь, что нет.
Ван останавливается. Завтра, — говорит мне Лина, — генерал Раджуб пойдет в свой поход из Рамаллы в Вифлеем. Хочу ли я присоединиться?
— Да, — говорю я, счастливый, что мое подозрение не подтвердилось.
Думаю, я не нуждаюсь в том, чтобы Гидеон Леви показывал мне Палестину. Я управляюсь сам.
Лина высаживает меня на контрольно-пропускном пункте близ Иерусалима. Я могу пересечь еврейскую границу, она не может. Мы встретимся завтра.
Я прохожу. Через несколько минут, от Лины приходит email. Завтра похода не будет, — пишет она. Что произошло? Не знаю. И, возможно, никогда не узнаю.
Я возвращаюсь в Иерусалим встретиться со своими уличными кошками и покормить их кошерным молоком.
Выход Двадцать Первый
Бездомные палестинцы паркуют Range Rovers у ворот своих вилл.
Что еврею делать, если поход с палестинцем отменен?
Стать палестинцем самому.
Именно это я и делаю на следующий день. Но не просто палестинцем. Хотелось бы стать палестинцем особенной душевности, таким, кто продемонстрирует свою признательность и благодарность ЕС.
Как проявить такую ловкость? Lederhosen (кожаные штаны). У меня есть пара, и я их надеваю. Не знаю, заметит ли кто-нибудь мои Lederhosen, ибо не знаю, какое количество людей способно распознать этот специальный предмет одежды, но стоит попробовать. Я смотрю на себя в зеркало и на секунду вспоминаю, зачем я привез мой Lederhosen с собой. Я хотел сравнить две оккупированные земли, но как только я вспоминаю об этом, тут же забываю. Прости, Тироль, но ты лишь ничтожная муха перед таким львом, каким является Иерусалим.
Я не спеша иду по базару Старого города где-то между Баб аль-Амуд и Аль-Аксой, когда меня останавливает человек, продающий куфии (арабские головные уборы).
— Сколько? — спрашиваю я.
— Сто двадцать шекелей, — отвечает он.
Эта цена, позвольте мне вас просветить, первый залп в столкновении двух опытных, закаленных мужчин. Никто не желает продвинуться на пенни навстречу другому. Прекрасная возможность для ЕС и США принять участие, не говоря уж о приглашении на конференцию НПО в Иорданию, чтобы разрешить эту проблему путем танцев.
Жалко, что ни один из них не заботится о куфиях. В результате, не имея союзников, мы сами ведем переговоры.
— Двадцать", — говорю я.
— Сто, — говорит он.
Мы продвигаемся все дальше и дальше, каждый вербуя на помощь Аллаха, и Аллах, наконец, объявляет свое небесное решение: сорок четыре шекеля.
Дело сделано, и я прокладываю свой путь к Западной стене.
Будет интересно, радостно воображаю я, посмотреть, как евреи отреагируют на Шейха Тоби Австрийского в своей среде. Что-то я не помню, чтобы кто-то когда-либо видел араба, по крайней мере одетого по-арабски, у Западной стены.
Первый намек на то, что мое обличие несколько странно, я получаю во время проверки безопасности перед проходом к стене. Этот проход контролируется службой безопасности 24/7, и беспечностью здесь не пахнет. Двое полицейских, стоящих возле аппарата для рентгеновской проверки, не верят своим глазам, видя меня на входе, словно я только что свалился из расположенной на небе психбольницы. Они смотрят друг на друга. По-видимому, им никогда не объясняли, что делать в таких обстоятельствах. Наконец одному из них приходит в голову замечательная идея: он достает свой смартфон и просит друга сфотографировать его, стоящим рядом со мной. Шейх Тоби любит всех людей его любящих, и я сразу же протягиваю руки в эти теплые объятия. Хотите меня сфотографировать? Хоть двадцать раз! Мы стоим рядом друг с другом, как две голубки, и г-н Безопасность делает фотографию Шейха. Потом еще одну. И еще. И еще. Эти сотрудники службы безопасности до того рады, что забывают проверить меня и позволяют пройти просто так. Я, Салах ад-Дин в Lederhosen, с радостью прохожу для завоевания Святой Горы.
Я прохожу в зону моления и продолжаю идти вдоль стены, точнее, вдоль аль-Бурак, как будто я владелец этого места. Евреи смотрят на меня. Они понятия не имеют, как я попал в их святыню, но ничего не говорят. Я хожу, и хожу, и хожу, как будто я король, каковым я на самом деле и являюсь, но никто не подходит поцеловать мою руку или поклониться пред моим саном. Эта территория, охраняемая лучшими представителями израильского аппарата безопасности с целью предупредить появление любого арабского террориста, собирающегося делать проблемы, как ни странно и ни удивительно, принимает мое присутствие без слов. Везде вокруг камеры безопасности, тысяча глаз следят за каждым движением, но никто не реагирует на меня.
Саудовско-тирольский король, каковым я являюсь, обижается, что никто его не замечает. И для того, чтобы добиться хоть какого-то внимания, я прохожу возле толпы сефардских подростков-верующих, разделенных на мужскую и женскую группы, и медленно двигаюсь к женской группе, как будто я хочу похитить парочку для себя. Мужские хранители женской чистоты замечают меня, и некоторые выкрикивают "Смерть арабам". Но не только они. Нью-йоркский еврей, подходит ко мне, приветствуя фразой "Fuck you!" Услышав эти два слова, произнесенные его устами, я в доли секунды превращаюсь из короля в имама. "Это святая земля, — говорю я ему — Здесь не произносят подобные слова. Еврей, вернись в Нью-Йорк, ибо ты не заслужил эту святую землю!"
Ну, что сказать? Честно говоря, думаю, я был рожден стать имамом.
Когда я отхожу оттуда, один из подростков приближается ко мне и говорит: "Я думаю, что вы израильский левак и специально пришли провоцировать нас, чтобы кто-то сказал что-то плохое".
Как он смеет говорить такое такому имаму, как я!
* * *
Наступает вечер, и я иду ужинать с американским другом, находящимся в эти дни в Израиле. После обеда он берет меня на прогулку в окрестности района, где он остановился, неподалеку от Еврейского университета. Мы проходим мимо целого ряда великолепных домов какого-то огороженного квартала, с машинами типа Range Rover и Audi ждущих своих хозяев у ворот.
— Кто здесь живет? — спрашиваю я.
— Эти виллы принадлежат людям Лифты.
Мой друг, по случаю, левый активист и знаком с историей места гораздо лучше меня. Нет никаких бедных беженцев из Лифты, — говорит он, разрушая впечатление, возникшее у меня после посещения заброшенной деревни Лифта с Итамаром. Лифта, расположенная на въезде в Иерусалим, была в старые времена пиратской деревней, жители которой зарабатывали на жизнь, заставляя паломников в святой город расставаться со своим земным имуществом.
