— Друзья, не надо волноваться. Мы отправим их в район к ашкенази!
Я говорю со многими из демонстрантов, и слышу повторение одних и тех же фраз:
— Богатые белые либералы — безжалостные лицемеры. Если они действительно верят, что африканцев следует приветствовать, пусть либералы поселят африканцев в богатых районах Тель-Авива. Кто присылает к нам африканцев? Богатые ашкенази, являющиеся политиками и судьями. Почему сюда? У нас нет денег, чтобы поехать на отдых даже на день, а теперь мы не можем даже выйти за пределы нашего малюсенького района, потому что в Африке народ ворует, насилует и убивает.
Для образованной элиты африканские беженцы все равно что палестинцы. Они их не видят, они их не знают, но все равно борются за них. Так же как Джонатан и Йоав со своими европейскими спонсорами. Так же как режиссёр Баварского радиовещания, наслаждающийся жизнью в Englischer Garten, не расплачивается за последствия своей любви к арабам или африканцам.
Эти демонстранты — не политические активисты, и эта демонстрация по своей природе не является политической. Это вышедшие на улицу люди, желающие выразить свою боль и гнев в общественном месте. Одни кричат, другие проклинают. Они блокируют движение транспорта и кричат на судей, которых даже близко нет в поле зрения. Конечно, как это повсюду бывает при любых социальных потрясениях, и здесь появляются политики, эксплуатирующие народный гнев, чтобы превратить их в избирательные голоса.
Один из них — бывший крайне правый депутат Бен-Ари. Через передвижной громкоговоритель он с удовольствием "поет" только что придуманную поэму:
— Мы хотим еврейское государство! Мы хотим еврейское государство! Мы хотим еврейское государство! Мы хотим еврейское государство! Суданцы, отправляйтесь в Судан! Суданцы, отправляйтесь в Судан! Суданцы, отправляйтесь в Судан! Суданцы, отправляйтесь в Судан!
Человек в толпе кричит ему:
— Расист! Расист! Расист! Я также против правительства, я понимаю людей здесь, но то, что вы делаете, это расизм. Расист! Расист!
Я трачу несколько минут, чтобы взять интервью у Майкла.
— Я утверждаю, что суд только что решил, что эта страна является не еврейским государством, а многонациональной страной. Нелегалы — это воры, проникающие сквозь границу. Они воры и их место в тюрьме! Суд, вместо того, чтобы отправить их в тюрьму, организует для них здесь отель. Я хочу видеть, как председатель Верховного суда забирает к себе домой десять воров. Я не прошу, чтобы он забрал домой тысячи тех, кого он отправил сюда жить. Десять!
— Что вы скажете людям, орущим на вас "Расист"?
— Это был только один человек, остальные люди здесь меня обнимали и целовали. Мы не расисты, мы евреи. В Европе, как мне сказали, беженцы говорят своим хозяевам: "Вы не расисты, но, черт побери, вы идиоты! Настоящие идиоты!" Если европейцы хотят быть идиотами, пусть будут. Эти идиоты, европейские идиоты, заплатят хорошую цену, ибо вскоре Европа прекратит свое существование. Но эта страна не Европа!
У меня теряется перспектива. Чем больше мне не нравится лицемерие левых, тем больше мне не нравится честность консерваторов. Что касается центристов, этих экспертов, объединяющих худшие черты своих политических соперников с обеих сторон, то сегодня они тихи, как рыбы.
* * *
Я приехал в Тель-Авив, чтобы почувствовать мир, но то, что я здесь чувствую, это либеральное лицемерие и консервативная ненависть.
Конечно, в Тель-Авиве есть место, где богатые и бедные все же встречаются: на сцене. Может быть, мне стоит взглянуть? Почему бы и нет!
Тель-Авивский Камерный театр, расположенный вдали от народа, сегодня дает "Касаблан": мюзикл о заре государства и о напряженности в отношениях между ашкенази и сефардами в то время.
Сюжет мюзикла развивается в трущобах, и первый персонаж, которого мы видим, это сефард-дворник. Он говорит: "Бог любит бедных и помогает богатым." Это звучит почти как "Скрипач на крыше", только в израильском варианте.
Любовь и взаимопомощь. В этом мюзикле бедняки, как ашкенази так и сефарды, живут вместе в одной и той же трущобе, иногда проклиная друг друга, но тем не менее, бедняки ашкенази все еще считают, что они представляют собой высший класс. Девушка-ашкеназка, показавшаяся сейчас на сцене, не опускается до того, чтобы сказать доброе утро парню-сефарду, проходя мимо него. Его зовут Каза, и это его задевает, он расстраивается.
— Я достаточно хорош, чтобы служить в армии, — выкрикивает он, — почему же я не хорош для приветствия? У меня есть достоинство.
Дворник, наибеднейший человек, которого богатые драматурги любят изображать в качестве мудреца, провозглашает, что из любви Казы к ашкеназской девушке ничего не выйдет. Эти молодые люди принадлежат разным культурам, говорит он, и восток никогда не встретится с западом. "Голубоглазые говорят: "Люби меня, или я умру". Черноглазые: "Люби меня, или я убью тебя", — так он выражается.
Когда один персонаж говорит: "Мы молодая страна только десяти лет отроду. Дайте ей тридцать, сорок лет, она изменится, и никакой дискриминации тогда уже не будет", — либеральная публика, люди, считающие, что Израиль — испорченное оккупацией государство, страшно веселятся и хохочут.
Тот факт, что люди в этой публике, сталкивающиеся с "иными" только на сцене, считают себя любителями мира и миротворцами, сама по себе комедия больше, чем любой актер способен изобразить на сцене.
Выход Тридцать Второй
Дорожная карта к миру 2: стань европейским дипломатом и бей израильских солдат.
Иерихон, как уже говорилось, это "древнейший город в мире." Интересно посмотреть, как древние люди жили вместе. Возможно, я изучу пару глав о жизни в мире и спокойствии.
Согласно библейскому рассказу, евреи пришли в эту землю, пройдя через Иерихон (по-арабски, Arikha). Проломить Иерихонские стены было нелегко, но прекрасная проститутка по имени Рагав помогла им в этом предприятии. Другими словами, если бы не шлюха, евреев здесь бы не было, они бы остались в Египте, и президентом Египта сегодня был бы Биньямин Нетаньяху. Можете себе представить!
* * *
Иерихон.
Первое, что я замечаю, войдя в Иерихон (я заходил сюда с Джибрилем, но тогда была ночь), что этот "город десятитысячелетней давности" по-прежнему выглядит древним. По крайней мере, с точки зрения высотных зданий, которые здесь почти отсутствуют. Второе, я заметил, что он совсем небольшой. В-третьих, Боже, в этом городе так жарко, что вода закипает, и нигде нет ни дуновения ветерка. В-четвертых, помимо меня есть еще два туриста. На два больше, чем в национальном парке Ашкелона.
Я дохожу до туристического офиса, обнаруженного мной пока я брел, потея, по улице, и спрашиваю их, что они предлагают посмотреть. Нет очереди людей, ожидающих обслуживания, так что мне уделяют максимум внимания, какое только можно ожидать от туристического офиса где бы то ни было.
