Однако пламенные увещания Лютера сыграли с ним дурную шутку, ибо вышли в свет намного позже, чем он рассчитывал. К тому времени, когда их прочла широкая публика, мятеж был уже жестоко подавлен – и яростные призывы Лютера к насилию выглядели просто жестокими. Обычно Лютер внимательно следил за тем, как воспринимаются его слова, но за эти слова извиняться не стал. Вместо этого несколько месяцев спустя он написал дополнение под заглавием «Открытое письмо о резкой брошюре против крестьян», где фактически защищал себя от обвинений и напоминал читателям, почему написал именно так:
Бунтовщики не понимают слов и не слушают увещеваний. Им ничего не объяснишь, пока не раскупоришь им уши мушкетными пулями, пока у них [кровь] не польется из носу и головы не полетят с плеч
[385].
Лютер понимал: если бы знать не остановила мятеж, тот нанес бы немецкому обществу непоправимый удар. Порядок и цивилизация были бы разрушены полностью – и один бог знает, когда удалось бы их восстановить. Наступило бы время немыслимых страданий для всех. Так что бунтовщики в своей глупости и кровожадности рубили сук, на котором сидели. Если бы знати не удалось потушить пожар мятежа, он охватил бы всю страну и не угас, пока не пожрал бы все и вся. «Если же кто полагает, что я выражался слишком резко, – добавлял Лютер ближе к концу статьи, – пусть вспомнит о том, что терпеть мятеж не должно, и что гибели мира можно ожидать в любой день и час»
[386]. Что ж, с таким аргументом не поспоришь.
Однако Мюнцер не внимал лютеровым увещеваниям. У себя в Мюльхаузене он призывал своих сторонников к новым кровожадным «подвигам», убеждая не останавливаться на пути смерти и разрушения. Мюнцер чувствовал, что ради этого часа появился на свет, – и как же сейчас упивался собой! Дай судьба ему шанс, он бы, пожалуй, всю Европу безвременно уложил в могилу.
Итак – идите, идите, идите! Время настало. Эти негодяи будут скулить как псы, просить, хныкать, умолять, как дети. Но не ведайте жалости. Что приказал Бог Моисею во Втор. 7, то же теперь приказывает и вам… Идите, идите, пока горит огонь! Пусть меч ваш не остынет и не дрогнет. Бейте молотом по Нимвродовой наковальне. Разрушьте до основания их замки и башни. Пока они здесь – вам не избавиться от страха человеческого. Пока они правят вами – вы ничего не узнаете о Боге. Идите, идите, пока солнце еще высоко. Бог идет впереди вас. За ним, за ним!
[387]
Разумеется, впереди них шел не Бог – скорее уж тот вечный мертвец, что объявил себя «богом» еще до начала времен. Он вел эти потерянные души за собой во тьму внешнюю, туда, где плач и скрежет зубов.
Но сколь ни ужасны были эти орды одержимых, внушающие страх всей Германии, – встретив серьезное сопротивление, они победить не смогли. Сопротивление возглавил ландграф
[388] Филипп Гессенский, выставивший против бунтовщиков конницу и доспешных рыцарей. Сперва в Фульде, затем в Бад-Херсфельде он нанес своим необученным противникам серьезные поражения. В обоих случаях знать побеждала благодаря умелому командованию и превосходству в вооружении. Следующий этап войны развернулся в Бад-Франкенхаузене близ гор Кифхойзер, где собрались большие крестьянские силы. Для этой битвы Филипп призвал себе на помощь тестя, герцога Георга, чьи силы присоединились к армии.
Мюнцер едва ли понимал, с чем ему предстоит столкнуться, – и продолжал свои безумные речи, а также рассылал во все концы письма, стремясь привлечь к себе новых союзников и устрашить врагов. 12 мая он написал обоим мансфельдским графам, Альбрехту и Эрнсту. Католику Эрнсту Мюнцер писал:
Брат Эрнст! Скажи нам, жалкий зловонный мешок червей, кто поставил тебя князем над людьми, которых Бог искупил драгоценной своей кровью?.. Власть всемогущего Бога предает тебя смерти и разрушению… Говорю тебе: вечный и живой Бог приказывает, чтобы силой, полученной нами от Него, мы свергли тебя с престола… ибо Бог говорит о тебе и таких, как ты… гнездо ваше будет разорено и разрушено
[389].
Граф Альбрехт в вопросах веры ассоциировал себя с Лютером – но для Мюнцера это было, пожалуй, еще хуже. Альбрехту он писал:
Портрет Томаса Мюнцера (1489–1525)
Барахтаясь в своей лютеранской каше и виттенбергской похлебке, не забыл ли ты пророчества Иез. 37? Неужто Мартиново дерьмо так отбило тебе и нюх, и слух, что не слышишь ты слов того же пророка из главы 39 – о том, что все птицы поднебесные будут клевать кости князей, и все звери лесные – пожирать плоть сильных мира сего, как сказано в тайном откровении в [главах] 18 и 19? Или еще не понял, что Бог ценит народ Свой превыше вас, тиранов?
[390]
Неужто Бог в самом деле говорил такое? Под каждым письмом стояла безумная подпись: «Томас Мюнцер с мечом Гедеоновым»
[391].
Однако два дня спустя все было кончено. Победа была чистейшая, почти что сказочная – можно сказать, не битва, а резня: на четыре тысячи погибших крестьян пришлось четверо солдат рыцарской армии. На следующий день выжившим крестьянам, скрывавшимся в окрестностях города, было предложено выдать «лжепророков» и сдаться. Если они подчинятся, их пощадят. Но даже и в эти последние минуты Томас Мюнцер искал спасения в мире грез: собрав вокруг себя последних измученных соратников, он воспламенял их умы горячечными фантазиями. Пусть нас осыплют ядрами и пулями, говорил он: все эти пули поймаю я своим волшебным рукавом! Не получив ответа на свое требование, рыцари, разумеется, двинулись в атаку. Первый пушечный выстрел не достиг цели – и Мюнцер разразился победным воплем. Но следующие выстрелы оказались точнее. Увидев, что волшебные рукава Мюнцера ни на что не годны, крестьяне растеряли свой героизм и сделали то, что сделал бы на их месте любой, не готовый гибнуть смертью храбрых – сверкая пятками, бросились в разные стороны. Большинство из них хотели скрыться где-нибудь в городе, однако попали прямиком в руки врагов. Те встретили их с оружием в руках, и бой продолжился.
