Что же до самого Мюнцера – вместе со своими рукавами он скрылся на чердаке жилого дома, лег на кровать и натянул на себя одеяло. Когда его наконец там обнаружили, пытался выдать себя за бедного больного, однако сумка с его бумагами, найденная неподалеку, открыла истину. «Инвалида» не слишком вежливо стащили с чердачного одра и представили пред очи самого бородатого герцога. Как ни удивительно, герцог присел рядом с Мюнцером на скамью и спросил о том, что произошло в соседнем Артерне, куда явились к Мюнцеру трое послов от графа Эрнста. Верно ли, спросил герцог Георг, что они предлагали мир, а Мюнцер приказал их обезглавить? «Дорогой брат, – отвечал Мюнцер, – говорю тебе, не я сделал это – это совершило божественное правосудие». После этого в беседу вступил ландграф Филипп и принялся спорить с Мюнцером, забрасывая его цитатами из Писания.
На следующий день состоялся допрос – и под пытками Мюнцер во всем признался и от всего отрекся, даже от своих проповедей против правителей. Прежде он отчаянно отстаивал причащение «под двумя видами» – теперь же смиренно принял причастие по римскому обряду, одним лишь хлебом. Понимая, что его казнят, он написал своей пастве в Мюльхаузен прощальное письмо – однако в нем не признавал своей вины, а винил в поражении крестьян, говоря: «Без сомнения, все произошло так, как произошло, поскольку все искали собственного блага более, чем справедливости для христианского мира». Когда Лютер прочел это письмо, это место особенно его разъярило. «Всякий, кто видел Мюнцера, – говорил он, – не усомнился бы, что перед ним самый свирепый дьявол во плоти»
[392]. В этом последнем письме Мюнцер также внезапно проявил миролюбие – и призвал тех самых людей, которых своими подстрекательскими речами толкал на смертоубийство, «бежать от пролития крови». И это – человек, говоривший, что призван положить конец жизни «не-избранных», тот, кто восклицал: «Я точу свой серп!» Одновременно с ним судили его соратника Генриха Пфайффера – и тот без утайки рассказал обо всех планах Мюнцера. «Уничтожив всех правителей, – говорил Пфайффер, – он намеревался провести христианскую реформацию». Вместо этого жертвами мятежа пали восемьдесят тысяч крестьян, и лютерова Реформация – по крайней мере, в глазах всех, кто был настроен против нее – оказалась прочно связана с этим кровавым побоищем. 27 мая Мюнцер и еще пятьдесят три бунтовщика (и Пфайффер среди них) были обезглавлены; головы и тела их, насаженные на копья, еще несколько лет служили мрачным украшением стен Мюльхаузена.
Глава семнадцатая
Любовь и брак
Жизнь людей женатых, если они живут в вере, стоит ставить выше жизни знаменитых чудотворцев
[393].
Мартин Лютер
После кошмара Крестьянской войны мир Лютера сильно изменился. Хоть он и сделал все от него зависящее, чтобы предотвратить насилие, хоть и неустанно предостерегал против учений Карлштадта и Мюнцера, – многие все равно винили в произошедшем его, и Реформация во многих немецких краях обрела дурную славу. А за несколько недель до последней битвы при Мюльхаузене отошел в мир иной человек, с самого начала бывший для Лютера молчаливым, но непоколебимым покровителем и защитником.
Смерть Фридриха
Фридрих Мудрый – этот благородный правитель, много раз защищавший Лютера и, несомненно, сохранивший жизнь и ему, и Реформации, умер 5 мая в своем охотничьем домике в Лохау, в пятидесяти милях к югу от Виттенберга. Лютер узнал об этом на следующий день, по пути домой, в Виттенберг. Удивительно, что Лютер ни разу не разговаривал с Фридрихом и даже не встречался с ним наедине, – лишь видел его один раз на Вормсском рейхстаге, среди множества других князей и дворян. До самого конца Фридрих оставался добросердечным и умеренным правителем: даже к бунтующим крестьянам он относился снисходительно, стараясь понять причины их озлобленности. Вот что он писал своему брату и будущему наследнику Иоганну:
Быть может, проповедь слова Божьего лишь дала крестьянам подходящий повод прибегнуть к восстанию. Стоит сказать правду, правители жестоко угнетают этих бедных людей, и за это нас теперь посещает гнев Божий. Если будет на то Его воля – простолюдины придут к власти; не будет Его воли – всему этому скоро придет конец. Будем же молиться о том, чтобы Бог простил наши грехи, и предоставим это дело Ему. Пусть действует, как считает нужным, сообразно Своему желанию и славе
[394].
Смерть явилась за Фридрихом в разгар Крестьянской войны. Охотничий замок в Лохау, где лежал он при смерти, почти опустел – все уехали с герцогом Иоганном на войну, сражаться с бунтовщиками. Узнав о его болезни, Спалатин отправил ему утешительное письмо, а затем и сам поспешил к одру своего господина. Приехав, он увидел, что Фридрих в очках, лежа в постели, читает его письмо. Как правило, все письма читал Спалатин курфюрсту вслух – и теперь Фридрих попросил своего верного друга прочесть вслух это последнее послание, написанное им самим. Спалатин взял письмо и прочел вслух все, что хотел сказать человеку, к которому много лет был так близок. Фридриху было тяжело; в какой-то момент он даже проговорил: «Не могу больше». «Всемилостивейший господин, – воскликнул Спалатин, – вас что-то беспокоит?» «Нет, – ответил Фридрих, – ничего; только больно» (1). После этого он задремал; а Спалатин продолжал читать ему вслух Послание к Евреям – и, пока читал, Фридрих отошел в вечность.
На следующий день тело курфюрста возложили на катафалк и повезли домой, в Виттенберг. Катафалк с кортежем проехал пятьдесят миль, останавливаясь в городах и деревнях, – и везде звонили колокола, и люди толпами высыпали на улицу, чтобы отдать последний долг человеку, мудро и мирно правившему их страной сорок лет. Десятого числа тело Фридриха привезли в Виттенберг и стали готовить к погребению в Замковой церкви. Восемь знатных дворян несли гроб; за гробом шло множество знатных господ и видных горожан. Лукас Кранах и Христиан Деринг, стоя в дверях церкви, раздавали бедным подаяние, по тогдашнему обычаю. Фридриху предстояло упокоиться в городе, который сам он отстроил и которому подарил славу.
В окружении двадцати человек с факелами и гербовыми щитами гроб внесли в Замковую церковь и поставили посередине большого нефа. Меланхтон и Лютер произнесли надгробные проповеди. Спалатин уже проконсультировался у них о том, как лучше провести завтрашнее погребение. Впервые кто-то из саксонских князей умирал вне Католической Церкви: какой должна быть новая церемония? Вместе решили они, что не следует ни служить мессы, ни надевать черные одеяния, ни завешивать черной материей алтарь. В письме к Спалатину об этом Лютер писал: «О, как горька смерть, – не столько для умирающего, сколько для тех, кого он покидает»
[395].
Всю ночь тело курфюрста лежало в церкви, в тишине и покое, охраняемое стражей. Перед рассветом вблизи алтаря выкопали могилу, и в семь часов утра, после пения заутрени, снова зазвонили колокола, созывая в церковь народ. Лютер произнес вторую проповедь – и, на седьмой день после смерти, под пение Никейского Символа веры, тело было предано земле.
