«Я не женюсь»
Предыдущей осенью, когда крестьянский мятеж еще не развернулся в полную силу, Лютер начал задумываться о браке – прежде всего потому, что немало друзей спрашивали, не собирается ли он жениться. Впрочем, в ноябре он был еще решительно против. В этом месяце Аргула фон Грумбах, убежденная сторонница Лютера и одна из нескольких известных женщин-деятельниц Реформации, написала Спалатину, настойчиво спрашивая, не женился ли Лютер и не собирается ли. Ей казалось, что ему давно пора двигаться вперед. Узнав об этом письме, Лютер написал Спалатину:
Благодарю за то, что пишет Аргула о моей возможной женитьбе. Нимало не удивлен подобными слухами – мало ли вообще слухов вокруг меня ходит! Так или иначе, передай ей мою благодарность и скажи: я в руках Божьих, я Его создание, и Он властен в любой миг изменить и переменить, убить и вновь оживить мое сердце. Однако, по нынешним своим ощущениям (и так думается мне уже довольно долго) – я не женюсь. Дело не в том, чтобы я не ощущал своей плоти или пола, – я ведь не из дерева и не из камня; но ум мой далек от брака, ибо каждодневно я ожидаю преследований и казни как «еретик». Впрочем, не полагаюсь на собственное сердце и не хочу ограничивать Бога в Его трудах надо мной. Однако надеюсь, что Бог не даст мне жить долго
[396].
Похоже, эта черта – отчуждение от мира и мысли о скорой смерти – не изменилась в Лютере с 1505 года, когда он со Штаупицем сидел под грушевым деревом: по-прежнему Лютер ждал скорой встречи со своим Создателем и даже этого желал. Очевидно, что в 1524 году он еще не представлял себя человеком семейным. Кажется, не переменилось это настроение и за зиму. Однако 16 апреля 1525 года, перед самым отъездом из Виттенберга в Айслебен, где Лютер написал знаменитое «Увещание к миру», и прежде чем увидел собственными глазами масштаб происходящего, он написал Спалатину. В этом письме чувствуются новые нотки: Лютер по-прежнему уверяет, что семья ему не нужна, – но в то же время намекает, что мнение его скоро может измениться:
Кстати сказать, по поводу того, что пишешь ты о моем браке, [позволь сказать тебе вот что]: не хочу, чтобы ты удивлялся, почему это блестящий кавалер вроде меня все не женится. В самом деле, странно, что я, хотя и часто пишу о семейной жизни и много общаюсь с женщинами, все еще ни одну из них не полюбил, не говоря уже о том, чтобы какой-нибудь стать мужем… Однако посмотри на себя: ты-то сам чего медлишь? Смотри, как бы я, и мыслей о браке не имеющий, в один прекрасный день тебя не обскакал, – Бог ведь всегда решает дело так, как мы менее всего ожидаем. Говорю об этом серьезно, чтобы побудить тебя скорее исполнить свое намерение
[397].
Менее чем через три недели, среди ужасов Крестьянской войны, по дороге домой Лютер написал письмо Иоганну Рюгелю – то самое, в котором советовал не отговаривать графа Альбрехта от подавления мятежа силой. Однако в этом письме, отправленном 4 мая, проскальзывает одна фраза, составляющая яркий контраст с общим его мрачным тоном: «Если все будет хорошо и я буду жив – непременно женюсь на моей Кати, чтобы посрамить дьявола»
[398]. Такая фраза, брошенная вскользь посреди письма, в прочих отношениях серьезного и даже мрачного, ясно показывает: и Рюгель, и другие друзья Лютера к этому времени прекрасно знали и о том, кто такая Кати, и о том, что Лютер может на ней жениться. Самое удивительное здесь, что он называет ее «моя Кати», – ясный знак, что дело зашло уже очень далеко, хоть ни одно другое из дошедших до нас писем не дает на это и намека. По-видимому, постоянные мысли Лютера об этом – столь постоянные, что он не мог не думать о предстоящей женитьбе даже перед лицом «кровожадных орд», – были связаны с недавней поездкой к родителям. Объезжая Саксонию с проповедями, он побывал и у них; и упоминание «моей Кати» почти безусловно доказывает, что и с родителями о ней поговорил. Быть может, для того и заезжал к ним, чтобы рассказать о Кати и о скорой свадьбе. Родители его, без сомнения, всем сердцем одобрили мысль, что сын их наконец-то обзаведется семьей, – ведь ему было уже почти сорок два.
Были и еще две причины, облегчившие для Лютера вступление в брак. Одну мы уже знаем – это смерть Фридриха. Взгляды Фридриха на возможность брака для монахов и священников были скорее традиционными, и Лютер, несомненно, понимал: если он женится, это осложнит его отношения с человеком, которого он так уважает и который столько для него сделал. Кроме того, недавно умер и Штаупиц – и это, пожалуй, еще серьезнее расчистило Лютеру путь к браку. Он прекрасно понимал: известие о том, что его бывший протеже и духовный сын женился, чрезвычайно обеспокоит Штаупица – тем более что жениться он решил на монахине.
Странным образом, Лютер особенно радовался тому, что женится именно на монахине, создавая тем самым большой скандал и повод для возмущения. Он говорил, что этим хочет посрамить дьявола и папу. Но, конечно, делал это не только кому-то из них «назло». Духовная война для Лютера была вполне реальна, и во вступлении в брак с монахиней он видел важный духовный смысл, своего рода удар ногой с разворота в челюсть дьяволу. Он считал, что в духовной плоскости такое событие имеет огромное значение. Это глубокий и смелый акт почитания Бога. Душой и телом, всем своим существом Лютер отрицал ложно-«благочестивую» неприязнь ко всему материальному и особенно к эротике. Бог создал человека существом из плоти и крови, разделил на два пола, наделил сексуальным желанием – и все это было хорошо весьма; а от греха, связанного с сексуальностью, человека освобождает и искупает брак. В этом не просто нет ничего грязного – напротив, это чисто и свято. Лютер считал, что противоестественное безбрачие – от дьявола, а естественный, здоровый секс в браке славит Бога.
Кто стыдится брака – тот, значит, стыдится бытия и того, что он человек, и пытается улучшить творение Божье. Дети Адамовы – люди и остаются людьми; они должны порождать новых людей. Боже мой, взгляните только, какого труда стоит благочестиво жить в браке и соблюдать брачные обеты! А мы пытаемся обещать целомудрие – так, словно мы не люди, словно не имеем ни плоти, ни крови.
Это бог мира сего, дьявол клевещет на брачное состояние человека, внушает нам, что оно постыдно, – а сам позволяет прелюбодеям, блудницам, самым грязным развратникам жить спокойно и в великих почестях. Достойно будет жениться, чтобы плюнуть в лицо ему и миру сему, и принять его поношение, и нести его во славу Божью
[399].
В 1522 году в трактате «Против так называемого духовного сословия» он писал:
Молодая женщина, если только не дана ей высокая и редкая добродетель девственности, может обойтись без мужчины не более, чем без еды, питья, сна и прочих естественных потребностей. И равно так же и мужчина не может обойтись без женщины. И вот причина этого: желание размножаться укоренено в нашей природе так же глубоко, как желание есть и пить. Вот почему Бог снабдил наше тело членами, кровеносными сосудами, извержением семени и всем прочим. Если же кто-то хочет все это остановить и запретить природе делать то, что она делает, – не то же ли это, что пытаться запретить природе быть природой, огню гореть, воде быть мокрой, человеку есть, пить и спать?
[400]
