Размышления Лютера о смерти в эти годы не могли не обостриться, когда умерли, один за другим, несколько человек, которых он знал. В апреле 1505 года, а затем несколько месяцев спустя чума – частая гостья в Германии того времени – унесла жизни двух молодых эрфуртских юристов. Двое молодых людей, выбравших тот же путь, что и сам Лютер, умерли скорой и безвременной смертью: глядя на это, нельзя было не задуматься о том, правильный ли он выбрал путь. Что, если и ему придется внезапно покинуть этот мир? Готов ли он к тому, что ждет впереди? Позднее Лютер рассказывал, что оба молодых юриста восклицали перед смертью: «Лучше бы я стал монахом!»
[36] Выходит, они понимали, что на кону стоит вечное спасение – и в кошмарном свете разверзшейся перед ними огненной пропасти ясно видели, что напрасно выбрали в жизни мирскую дорогу, и горько об этом жалели! Несомненно, Лютер был на заупокойных службах по обоим умершим. Если же и этих смертей было недостаточно – от чумы погибли еще двое, и куда более ему близкие: смерть унесла двоих его товарищей-студентов. Один из них, Иероним Бунтц, принимал участие в магистерских экзаменах Лютера.
В таких-то сомнениях в июне 1505 года Лютер возвращался домой, в Мансфельд. О чем именно он думал и на что надеялся в эти дни, нам узнать неоткуда. Быть может, просто хотел отдохнуть от занятий и от тягостных мыслей, не дававших ему покоя. Может быть, надеялся собраться с храбростью и объявить отцу, что сомневается в правильном выборе своего жизненного пути. А может быть, инициатором поездки выступил отец – возможно, он вызвал сына домой по какой-то причине, которой мы уже никогда не узнаем. Некоторые предполагают даже, что теперь, когда учеба Лютера подходила к концу, отец вознамерился женить его на подходящей девушке из Мансфельда, возможно, дочери какого-нибудь его делового партнера. Всего этого мы не знаем – но точно знаем одно: на обратном пути из Мансфельда в Эрфурт, на этой дороге в пятьдесят три мили длиной, с Лютером произошло то, что навсегда изменило его жизнь.
Глава вторая
Удар молнии
Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию
[37].
Иисус из Назарета
Неподалеку от деревни Штоттернхайм, в поле возвышается скромный на вид красный монолит – памятник тому, что произошло на этом месте во второй день июля 1505 года. В этот жаркий и влажный летний день Мартин Лютер, утомленный долгим путешествием, всего в шести милях от Эрфурта был застигнут внезапной и страшной грозой. Ехал он верхом, но, видимо, на этом месте спешился. С неба низвергались потоки воды, выл ветер, оглушительно гремел гром, молнии сверкали над головой – и Лютер затрепетал при мысли, что в любой миг может, как и многие другие, застигнутые бурей, мгновенно лишиться жизни. Смерть и ад предстали перед ним, реальные и ощутимые, как никогда – и молодой человек (Мартину был двадцать один год от роду) был глубоко потрясен этой мрачной перспективой. Буйство природы повергло его в ужас, самые мрачные признаки проклятия и вечных мук предстали перед ним – реальные, как бушующая гроза, но во много раз более страшные. Тревога и страх сделались невыносимы. Когда молния ударила в землю совсем рядом с ним, Лютер в ужасе повергся наземь и вскричал: «Hilf du, Sankt Anna!» – «Помоги мне, святая Анна!» А затем выкрикнул в ветер и в дождь слова, которым предстояло изменить и его жизнь, и судьбы всего мира – слова, которых никто, кроме него самого, не услышал: «Ich will ein Mönch werden!» – «Я стану монахом!» Таков был его обет: если святая Анна поможет ему – поможет пережить этот ужас, – он отплатит за ее великую милость, приняв святые обеты, навеки покинув мир и посвятив остаток своих земных дней Богу.
Лютер не погиб в тот день под Штоттернхаймом. Гроза миновала; он поднялся, пошатываясь, с мокрой земли – и побрел в Эрфурт, к своим занятиям. Однако того, что произошло, он забыть не мог. Он был серьезным и благочестивым молодым человеком; и он поклялся святой матери святой Матери Божьей – а следовательно, самому Богу, – что станет монахом. Значит, он должен стать монахом. Иного пути теперь нет.
Что за мысли проносились в его уме в тот последний час путешествия – за шесть миль, отделяющих его от Эрфурта и от прежней жизни, которую он только что обещал навеки покинуть? Радовался ли он происшедшему? Или страшился того, что совершил, понимая, что данная им клятва нерушима и неотменима? Быть может, искал какие-то лазейки, чтобы отозвать свое обещание? Этого мы никогда не узнаем. Известно нам вот что: вернувшись в университет, он рассказал о случившемся товарищам-студентам, и все они старались его отговорить. Но юноша был непоколебим. Чтобы упрочить свое решение, он даже продал свой «Corpus juris».
Однако самой трудной частью его задачи, несомненно, оставалось объяснение с отцом. Не приходилось сомневаться: отец будет глубоко разочарован и придет в ярость. Потрясенный, чувствуя себя преданным, он будет рвать и метать и сделает все, что в его силах, чтобы заставить сына передумать. Вспомнить только, как рвал жилы Ганс Лютер, чтобы дать сыну образование! И вот, в шаге от заветной цели – цели, важной не только для Мартина, но и для всей семьи, цели, ради которой отец его тяжело трудился и шел на жертвы, – Мартин вдруг, словно рассудок потеряв, от всего отказывается, все выбрасывает в выгребную яму и идет в монахи. В монахи! Что станет с отцом при таком известии? Задача эта ужасала Мартина, и он решил обойти ее кружным путем: просто поступить в монастырь, а отцу сообщить об этом уже задним числом, «по факту».
16 июля, ровно через две недели после штоттернхеймской грозы, Лютер пригласил друзей на грандиозный прощальный ужин. Даже там друзья продолжали отговаривать его от рокового шага. Но он поклялся – и должен был исполнить обет. «Сегодня вы видите меня в последний раз! – восклицал он с драматичностью, вполне понятной для молодого человека в таких обстоятельствах. – Не увидеть вам меня больше!» На следующий день ему предстояло отправиться в дорогу, которая уведет очень далеко от мира, предназначенного ему отцом, – да и вообще от мира сего. Но мог ли Лютер вообразить в этот решающий миг, что путь этот заведет в такие дебри, о которых тогда он и помыслить был не в силах? Он пойдет туда, куда не хочет идти; путь его станет для многих возвышением и падением. Он породит войны и революции, перекроит очертания стран и империй, окрасит будущее в невообразимые цвета. Но все это впереди – а сейчас Лютеру предстояло стать монахом.
На следующее утро в сопровождении нескольких друзей (и друзья эти даже сейчас уговаривали его передумать!) молодой человек явился к дверям Эрфуртской обители августинцев и объявил о своем желании принять святые обеты. Почему он выбрал именно августинцев, а не доминиканцев, францисканцев или бенедиктинцев, мы не знаем. Говорят, что августинцы в Эрфурте были известны строгим уставом – возможно, это его привлекло. Кроме того, славились они своей любовью к богословию – быть может, привлекательным показалось и это. Но все это лишь предположения. Свидетельства из первых рук у нас нет. Однако нам легко представить, как монастырский привратник спрашивает Лютера, зачем он пришел в монастырь, услышав ответ, говорит, что должен сообщить об этом настоятелю, и просит подождать. Затем, должно быть, выходит сам настоятель, Винанд фон Диденхофен, вводит молодого человека в монастырский храм, подробно расспрашивает о его намерениях и выслушивает его полную исповедь. Убедившись, что Лютер в здравом уме и намерения его серьезны, настоятель приглашает его остаться в монастырском доме для гостей, который стоит в Эрфурте и поныне
[38].
