В последней строке письма Лютера к Спалатину снова упоминаются жены – и звучит характерная лютеровская шутка, также наводящая на мысль об Эдеме и о первых радостях человечества: «Ребро мое шлет привет тебе и твоему ребру»
[407].
Карлштадт возвращается
Изгнанный из Орламюнде, Андреас Карлштадт не мог вернуться в Саксонию – этого не позволял запрет Фридриха. Бездомный, скитался он с женой и маленькой дочерью из города в город, пытаясь найти себе место и средства к существованию. В конце концов укрылся он в отдаленном Ротенбург-об-дер-Таубере, почти в 250 милях к югу от Виттенберга. Но когда разразилась Крестьянская война, на него посыпались угрозы с обеих сторон. Бедняга оказался для всех чужим. Пытался одеваться и жить как скромный земледелец – но крестьяне не принимали его за своего, а одна вооруженная банда едва его не убила. Женился на дворянке, ясно давал понять, что не хочет иметь ничего общего с насилием, – но дворяне видели в нем одного из крестьянских вождей, а за это грозила казнь. Когда же наконец насилие подошло к концу и он смог выбраться из своего укрытия – куда ему было идти? И Карлштадт обратился к Лютеру.
12 июня отправил он бывшему другу и недавнему врагу чрезвычайно смиренное письмо, моля о прощении за «все, чем я согрешил перед вами, подвигаемый ветхим Адамом»
[408]. Он спрашивал, не может ли Лютер принять к себе его жену и дочь. Двадцать седьмого июня, как раз в день свадебной церемонии, жена и ребенок Карлштадта приехали в Виттенберг и укрылись под крышей у Лютера, в Черной Обители. Сам Карлштадт появился немного позже.
Карлштадт попросил Лютера, чтобы тот заступился за него перед новым курфюрстом, герцогом Иоганном, и тот позволил ему вернуться в Саксонию. Как бы ни было это унизительно – он даже отрекся от последних своих книг против Лютера и дал обещание ничего больше не писать, ничему не учить и не проповедовать. Лютер в самом деле обратился к курфюрсту, сказав, что Карлштадта стоит выслушать и дать ему возможность доказать, что в нем нет «мятежного духа» Мюнцера. Учитывая атмосферу тех дней, вполне возможно, что это спасло Карлштадту жизнь.
За эти восемь недель, прячась под покровительством Лютера, Карлштадт сочинил апологию – так и названную, «Апология», – где объяснил свою позицию и рассказал о своих блужданиях среди бунтующих крестьян. Сам Лютер написал вступление к этой книге, в котором обозначил свои резкие доктринальные разногласия с Карлштадтом, – однако, несмотря на это, использовал свое влияние, чтобы обеспечить Карлштадту справедливое разбирательство. Карлштадт даже издал памфлет, в котором разъяснил, что его взгляд на Святые Дары – отличный от Лютерова «Реального Присутствия» – никогда не носил вероучительного характера, что это лишь его личные взгляды, которые он выражал в виде тезисов для последующего обсуждения.
Даже Лютеру нелегко было убедить курфюрста, что Карлштадту можно позволить вернуться в Саксонию. Слишком велик был страх, что тот опять начнет мутить народ. Карлштадт попросил дозволения поселиться в Кемберге; но этот город стоял на столбовой дороге в Лейпциг, и курфюрст побоялся, что там ему будет слишком легко общаться с людьми и распространять свои идеи. В сентябре Карлштадт наконец получил официальное разрешение поселиться в Зеегренне, маленькой деревушке в пяти милях к юго-востоку от Виттенберга, где жила семья его жены. По-видимому, такой вариант предложил Спалатин: в результате Карлштадт осел и вдали от шумного города, и поблизости от Виттенберга, чтобы легче было за ним приглядывать.
В начале 1526 года Карлштадт крестил своего сына – и пригласил в крестные отцы Юстуса Йонаса и Иоганна Бугенгагена, а крестной матерью стала Кати Лютер. Сам Лютер и еще множество гостей из Виттенберга приехали на праздник в Зеегренну. Сыну Карлштадта, названному, как и отец, Андреасом, было уже два года – для «крещения младенца» поздновато; однако родился он в то время, когда Карлштадт был изгнан из Саксонии, и, возможно, в то время отец его не признавал крещения во младенчестве. Но теперь настало время примирения – и даже сам Лютер был изумлен свершившейся переменой. В письме к Амсдорфу он писал: «Кто бы мог подумать еще год назад, что человек, называвший крещение “собачьим купанием”, теперь будет просить врагов крестить его сына?»
[409]
[410].
Семейная жизнь
Итак, в сорок два года Лютер наконец зажил своим домом. Впрочем, жил он все там же, где и поселился пятнадцать лет назад, едва приехав в Виттенберг. Единственная разница состояла в том, что прежде с ним в Черной Обители проживало еще сорок монахов, – теперь же здесь обитал лишь один бывший монах вместе с бывшей монахиней. Брак Лютера оказался на удивление счастливым – к чести и его, и Кати. Все годы, проведенные вместе, Лютер был с ней неизменно весел и ласков – поистине удивительно, если вспомнить, каким гневливым и раздражительным стал он к концу жизни. Но и сама Кати была, по всем свидетельствам, удивительной женщиной. Значительно (на четырнадцать лет) моложе Лютера, она, однако, сразу с ним сошлась; они стали близки так, как только могут быть близки супруги. Годы спустя Лютер вспоминал первый год своей семейной жизни:
В первый год после женитьбы тебя одолевают странные мысли. Сидишь, например, за столом – и думаешь: «Прежде я всегда обедал один, а теперь нас тут двое». Или в кровати, когда просыпаешься и видишь рядом пару хвостиков, которых раньше здесь не было. Как бы ни был занят муж, жена постоянно вносит в его жизнь уйму мелочей. Поначалу Кати сидела подле меня, когда я работал; я сижу, погрузившись в свои труды – и вдруг она поворачивается ко мне и спрашивает: «Доктор, а наш магистр – брат маркграфа?»
[411]
Кати уважительно именовала Лютера «доктором» – хотя, представляя ее себе, думаешь, что, должно быть, она произносила это с улыбкой и веселым блеском глаз. А он отвечал той же любезностью, называя ее Doktorin, то есть «докторшей». Когда читаешь об их семейной жизни, никогда не возникает ощущения, что Кати «недотягивала» до Лютера или что ему было сложно с ней общаться из-за ее молодости и недостатка образования.
Начало семейной жизни ознаменовалось для Кати решительными переменами в быту. Из роскошного и благоустроенного «дворца» Кранаха она переехала в Черную Обитель – почти что в сарай. Монастырь давно опустел: жили в нем только Лютер, еще один монах по имени Брисгер да слуга Лютера Зибергер, прославленный полным незнакомством с понятиями чистоты и порядка. Брисгер скоро женился и съехал, а Зибергер выстроил себе пристройку – так что огромное ветхое здание, столетняя обитель вечных холостяков, перешла в полное распоряжение Лютера и Кати. Сказать, что от заботы этой женщины монастырь сильно выиграл, – значит невероятно преуменьшить реальность. До женитьбы Лютер жил типичной холостяцкой жизнью, о которой можно судить по такому шокирующему признанию: «До того, как женился, я целый год не менял себе постель, так что она вся провоняла моим потом»
[412]. Только представьте себе этот вонючий соломенный матрас, пропитанный потом Мартина Лютера до такой степени, что уже и самому хозяину это стало нестерпимо, – и от души порадуйтесь, что он все-таки нашел свою тихую пристань. И в самом деле, умелые руки Кати очень скоро изгнали из Черной Обители всю нечисть – в самом буквальном смысле слова.
