Стоит вспомнить, что без интеллектуального движения, именуемого гуманизмом, феномен Мартина Лютера едва ли стал бы возможен. Не будь греческого Нового Завета, восстановленного Эразмом, не стоит и думать, что Лютер сумел бы создать столь яркий и доступный перевод, навсегда изменивший жизнь всех людей, говорящих по-немецки, сделавший их поистине народом Книги. Стоит напомнить и о том, что именно великий гуманист Рейхлин помог Меланхтону стать тем, кем он стал, – и перекроить Виттенберг по гуманистической мерке.
Однако к середине 1520-х годов вселенные Лютера и Эразма дошли до края столкновения. Лютер критиковал Церковь так резко и непримиримо, как еще несколько лет назад и представить было нельзя. Много раз писал Эразм о том, как глубоко озабочен он тоном Лютера, на его взгляд, вредящим делу церковных реформ. У самого Эразма тоже бывали проблемы с Церковью – но никогда он не рвал с ней, как Лютер, и совершенно точно не собирался выходить из границ того, что у католиков именовалось правоверием. Осторожный и чуткий, он прекрасно понимал, когда следует умолкнуть, отступить и на цыпочках вернуться в объятия Церкви.
Таким образом, не только настроение, но и цели критики Церкви у Лютера решительно расходились с целями Эразма – и с какого-то момента Эразм уже не мог закрывать глаза на эту разницу. То, что говорил и делал Лютер после Вормса – назвал папу антихристом, сжег папскую буллу, – для него было совершенно неприемлемо. Более того: король Генрих VIII обратился к нему с просьбой написать что-нибудь против Лютера, чтобы прояснить эту разницу и засвидетельствовать свою лояльность Церкви. Так сидение Эразма на двух стульях подошло к концу. Церковь ждала от него четкого и ясного заявления, что стулья эти разные.
Надо сказать, в любом случае, что бы ни делал теперь Эразм, многие возложили бы на него вину за создание гуманистической и критической атмосферы, в которой и стал возможен Лютер. Однако настал момент, когда гуманизму и лютеровой Реформации предстояло прояснить свои взаимные отношения. Многие с нетерпением ждали голоса Эразма. Немало гуманистов, как Гуттен, презирали Церковь и стремились к Реформации больше самого Лютера – но многие другие желали ясности. Как далеко могут зайти реформы? Где предел? И ответа ждали именно от Эразма. Но к ссоре с Лютером Эразм стремился не больше, чем к ссоре с Церковью. Ссориться было просто не в его стиле.
Лютер на своем фланге испытывал те же трудности. После Крестьянской войны католики заговорили о том, что это он столкнул с горы эту лавину. В июле 1525 года старый враг, Иероним «козел» Эмзер, бывший капеллан герцога Георга, написал об этом целое сочинение: «Как Лютер в своих книгах призывал к мятежу». А за этой книгой последовала еще одна, написанная новым капелланом Георга и новым врагом Лютера, Иоганном Кохлеусом. И как будто этого было недостаточно – в октябре на Лютера накинулись разом его друг Капитон и швейцарский реформатор Ульрих Цвингли. Лютер оказался в положении кролика, которого рвет на части свора собак; и громкая ссора с Эразмом – последнее, что было ему сейчас нужно.
История Лютера ясно свидетельствует о том, какие случайные внешние факторы порой определяли и его путь, и путь Реформации в целом. Не будь император занят войнами с Францией, Италией и турками – он проследил бы за выполнением Вормсского эдикта, и у Лютера не появилось бы свободных четырех лет на проповедь и распространение своих идей. Не будь папа Лев настолько близоруким – и в прямом, и в переносном смысле, – он брался бы за богословскую взрывчатку Лютера в лайковых перчатках, а не бил по ней молотом. Свою роль сыграла и смерть папы Льва в декабре 1521 года. Его преемником стал Адриан VI, как и Эразм, происходивший из Голландии: он искренне желал осушить болото, в которое превратился папский Рим. Последний из шестерки «адских пап» наконец отправился… одному Богу ведомо куда – и все с трепетом ждали новой эры. Однако Адриан VI умер, проведя на престоле святого Петра лишь двадцать месяцев, и сделать успел немного. Впрочем, сразу после избрания, в январе 1522 года, Эразм отправил новому папе письмо с поздравлениями и заверил, что тот может положиться на соотечественника, – Эразм готов оказать ему любую возможную помощь. В ответ Адриан VI присоединился к Генриху VIII – ответил, что больше всего пользы принесет Эразм Святому Престолу, если направит свое прославленное перо против Лютера.
Никогда прежде Эразм не выступал открыто против Лютера; но теперь время пришло. Папа сделал ему предложение, от которого было невозможно отказаться. Скорее всего, именно это наконец подвигло Эразма написать трактат по вопросу, который он считал важнейшим в своих разногласиях с Мартином Лютером, – вопросу о свободной воле.
Впрочем, непосредственно к появлению на свет этого трактата привела цепочка более мелких событий. На жесткую критику Генриха VIII Лютер написал ответ, поразивший Эразма грубым и непочтительным тоном – и Эразм счел нужным высказать по этому поводу свое возмущение. На это Ульрих фон Гуттен, гуманист и горячий сторонник Реформации, в своем «Expostulatio» ответил еще резче: не обинуясь, назвал он Эразма трусливым, самовлюбленным и жадным до славы, а отношения его с Реформацией охарактеризовал как двурушничество и даже хуже того. Глубоко оскорбленный, Эразм счел необходимым написать ответ, который назвал «Spongia adversus aspergines Hutteni» («Губка
[423] против ядовитых брызг Гуттена»). В этом ответе он писал, что главная заслуга его перед Реформацией – в неустанных стараниях смягчить «твердолобую прямоту»
[424] Лютера, и жаловался, что за свою позицию терпит поношение от обеих сторон. Сам он, продолжал Эразм, ничего так не желает, как сохранить единство Церкви – а писания, подобные статье Гуттена, мягко сказать, этому не помогают.
На этой стадии Лютер ощутил необходимость вмешаться. На его взгляд, не место было ни светской болтовне, ни остроумным словечкам, ни даже «единству» там, где речь шла об истине и Благой Вести. Он ясно видел, что Эразм трусит и пытается усидеть на двух стульях там, где давно настала пора выбирать. Об этом Лютер написал в Базель Конраду Пелликану. Прекрасно зная, что это письмо прочтет и сам Эразм, он писал: пора бы ему «стать мужчиной»
[425] и взять быка за рога, а не бегать бестолково вокруг поля битвы, оглашая его жалобными воплями. Как он не понимает, что на кону стоит судьба христианства? Почему не вступит в бой?
Но Эразм был другим человеком. Бросаться в бой очертя голову он не стал бы никогда; а обвинения Лютера принудили этого гениального ученого положить конец молчанию. В ответ на обвинения в трусости Эразм наконец выпустил в свет книгу о свободе воли, которую написал еще по просьбе Генриха VIII, но до сих пор оставлял неопубликованной. Книга эта была прямо и откровенно направлена против Лютера. Лютер этого пока не знал – хотя подозревал, что получит от Эразма какой-то ответ. В то время друг Меланхтона Камерарий – тот самый, которому Меланхтон жаловался по-гречески на скоропалительную женитьбу Лютера, – как раз направлялся в Базель, и Лютер воспользовался этой возможностью, чтобы передать с ним письмо Эразму. Он знал, что Эразм пользуется величайшим уважением; но сам Лютер никогда не страдал трепетом перед авторитетами – и написал ясно: если Эразм не станет на него нападать, то и Лютер оставит его в покое, но если начнет прямо и открыто писать против Лютера и Реформации – Лютер откроет ответный огонь и стесняться не будет. Довольно высокомерно отвел он Эразму роль немощного наблюдателя, которому не хватает сил, чтобы вместе с самим Лютером участвовать в битве за истину. В сущности, он сказал Эразму – напрямик, без всякой дипломатичности, очень по-немецки: «Не путайся под ногами – и останешься цел». Все равно что назвал немощным стариком, ходящим под себя – по крайней мере, именно так воспринял это Эразм.
