Временами спор становился чересчур жарким, – как когда Цвингли принялся грубо насмехаться над лютеровым взглядом на вещи, говоря, что Лютер и его сторонники – «людоеды» и поклоняются «печеному Богу».
В 1528 году Лютер писал:
Итак, почему же не можем мы сказать на Вечере: «Сие есть Тело Мое», хотя хлеб и тело – две разные субстанции и слово «сие» указывает на хлеб? И здесь два различных предмета образуют единство, которое я назову «единством таинства», поскольку Христово Тело и хлеб даны нам как таинство. Это единство не природ и не личностей, как в случае Христа и Бога. Быть может, отличается оно и от единства голубя со Святым Духом, а пламени с ангелом; но это также, несомненно, единство
[436].
С той же богословской последовательностью учил Лютер и о крещении младенцев. Вода крещения преображает крещаемого младенца только силою веры. Эта вода не «волшебная», она не становится чем-то иным – но благодаря вере преображается все. Итак, вера совершающих крещение, что Бог так же благ, как слово Его – вот и все, что требуется для совершения таинства. В каком-то смысле можно сказать, что Лютер верил в «магию» веры, преображающей все вокруг себя. И это было не чисто духовное преображение – скорее преображение духовного, таинственно соединенного с физическим; преображение, которое меняет физический мир подлинно и навсегда, искупает из чистой материальности и ведет к чему-то большему, однако не презирая и не уничтожая материальность.
Разумеется, ошибки Цвингли беспокоили Лютера, однако против него он не писал, – только произнес на эту тему три проповеди и издал их. Лютер видел, что Цвингли и прочие мыслят на эти темы точно так же, как Мюнцер и Карлштадт. Эти ярые противники папистов неожиданно оказались с ними схожи: как и паписты, они очерняли и отвергали физический мир – в случае Карлштадта и Мюнцера эта неприязнь распространялась и на образы, и на церковную музыку
[437]. Все здесь было логично взаимосвязано.
«Буква убивает, дух животворит», – писал Павел
[438]. А Иоанн добавлял: «Дух животворит, плоть не пользует нимало»
[439]. Однако Лютер понимал, что отделение материального мира от духовного – идея совсем не библейская. Греческое слово SARX, использованное Иоанном, означает не реальную плоть, а «плотскую» часть человека, не настроенную на слышание Бога. В очернении плоти Лютер ощущал дуализм, гностический и монашеский. Несомненная ересь – и, как и в случае с Мюнцером и Карлштадтом, ересь, исходящая из его собственного лагеря. Особенно расстроился Лютер, когда услышал в Страсбурге от Николауса Гербеля, что ту же ересь разделяет и Мартин Буцер.
Сакраментарии, как назвал их Лютер, начали с того же, с чего и он, – с антиклерикализма и неприятия идеи, будто священники могут магически преобразить хлеб и вино в Тело и Кровь Христову; но они пошли дальше – и зашли слишком далеко, описав круг и слившись с теми, от кого убегали. Такое происходило постоянно; и свою задачу Лютер видел в том, чтобы посреди этих уклонений удержаться на срединном пути и постараться вернуть уклонившихся назад, к смыслу Писания:
Обе стороны изгоняют Христа – одни в парадную дверь, другие в заднюю. Одни уклоняются вправо, другие влево, и ни те, ни другие не остаются на пути истинной свободы
[440].
На взгляд Лютера, превращать ясные слова Писания в аллегории, метафоры или символы было все равно что говорить: Христос воскрес «в сердцах учеников». Или все равно что сказать: в долг я у тебя взял настоящими деньгами, а отдавать буду «метафорически». В письме в Страсбург Лютер пишет: «Этот текст слишком силен: никаким пустословием не оторвешь его от его значения»
[441].
Всякому, кто мучается совестью из-за своих грехов, следует приступить к таинству и получить успокоение – не от хлеба и вина, не от Тела и Крови Христовых, но от Слова, кое в этом таинстве предлагает, представляет и дарует нам Тело Христа, преданное за нас, и Кровь Его, за нас пролитую
[442].
Иными словами, духовная реальность, созданная в Боге верою, делает все даже более реальным, чем реальность физическая, – однако не устраняет физическую реальность, не уничтожает ее, не делает неважной. Верить в то, что сказал Бог, – вот и все, что нужно, чтобы Бог сошел с небес на землю и преобразил не только хлеб и вино, но и нас – навеки. Вот в чем суть. Вот в чем искупление, которое принес Христос нам и всему творению верою в слово Его.
Воздух и солнечный свет
Те же богословские идеи, что звучали в спорах о свободе воли и о таинствах, применимы и ко всему прочему. Важнейшая сторона Лютерова богословия – в том, что Бог и Благая Весть о Боге во Христе должны быть освобождены из тех ритуальных пут, в которые заключила их средневековая Церковь: они должны распространяться свободно. Пусть текут как вода и заливают равнину обыденной жизни – во всякое время, при всех обстоятельствах, во всем. Пусть Библия заговорит на народном языке и станет доступной для всех; пусть прощение и исповедь не ограничиваются разговорами со священниками; пусть причащение под двумя видами станет доступно каждому, кто верует во Христа. По мнению Лютера, в течение столетий Церковь выстроила жесткую организационную структуру, отгородившую Бога от верующих. Разумеется, не нарочно – но тем не менее: медленно, но верно Бог оказался окружен стеной и спрятан в месте, ключи – или «ключи» – от которого имелись лишь у клириков. Звучит нелепо, пожалуй, даже кощунственно – но это правда: Церковь и папа сделались сторожами Бога, почти что держали Его в тюрьме или в клетке, как будто не Он был им господином, а они Ему. В этом-то и проблема. Церковники решали, когда и как Богу встречаться с простыми верующими, – а значит, были не столько посредниками между Богом и народом Божьим, сколько Божьими тюремщиками. Как до такого дошло? Для Лютера Иисус сошел на землю, умер и воскрес из мертвых именно для того, чтобы уничтожить пропасть между Богом и человеком. Иисус стал мостом между берегами, разделенными со времен Эдема; а вера в Него – способ для нас перейти мост.
Из этого следует, что, если человек истинно верует, вся жизнь его должна быть жизнью свободы во Христе. Он свободен идти куда хочет – и Бог, в которого он верует, всегда будет с ним. Для Лютера это была очень важная, быть может, важнейшая задача Реформации: вывести святость из Церкви в большой мир. Отобрать святость у священников – и отдать каждому отцу и матери. Отобрать у молящихся монахов и монахинь – и отдать каждому пахарю, каждой хозяйке. Святость не должна быть заперта в особых религиозных местах и занятиях. Стену между «религиозным» и «мирским» необходимо сломать навеки. Подобно тому как разорвалась храмовая завеса, обнажив Святая святых и позволив Богу оттуда выйти, – так и ныне все, что прежде было приковано к религиозной и церковной сфере, должно вылететь оттуда в большой мир. И так все, прежде сотворенное Богом, было искуплено верою во Христа. Да, это произошло пятнадцать веков назад: но с искуплением случилось то же, что с деньгами, положенными в банк и там забытыми. Никто не снимал их со счета, никто не тратил – а ведь для чего еще нужны деньги? Теперь Лютер объявил: вот оно, наше богатство, доступное всем – берите и пользуйтесь в жизни во славу Божью! Бог может и должен коснуться всего – и всех материальных вещей в мире (в том числе и секса), и, кстати сказать, музыки.
