Мы с тобой, дорогой мой Филипп, наконец прибыли на Синай – а теперь нам предстоит спуститься с Синая в Сион и выстроить три шатра
[466]: один для псалмопевца, второй для пророков и третий для Эзопа… На самом деле место здесь чрезвычайно приятное и как нельзя лучше подходит для занятий; жаль только, что тебя нет рядом
[467].
Упоминание «трех шатров» – намек на три дела, которыми Лютер планировал здесь заняться. Лютер всегда любил басни Эзопа, однако многие их издания включали в себя вещи, неподходящие для детей, так что он задумал собственный перевод для семейного вечернего чтения. В баснях интересовала его не столько мораль, сколько реалистичные картины падшего мира, в котором мы живем. На его взгляд, это был хороший способ помочь детям понять мир, полный всякого рода грехов и грешников, «чтобы среди порочных людей, в злом, предательском мире научиться жить мудро и мирно»
[468]. Очевидно, Лютер не принадлежал ни к тому племени воспитателей, что считают нужным ограничивать детское чтение библейскими рассказами, ни к тем, что требуют из всякой истории извлекать мораль. Как и в письмах из Вартбурга, Лютер теперь развлекал друзей шутливыми наблюдениями за птицами:
Здесь можно увидеть и гордых королей, и герцогов, и всякую иную птичью знать: все они пресерьезно заботятся о своих пожитках и потомстве и неустанно провозглашают всему миру свои законы и указы. Однако не живут они – точнее, не запираются – в тех норах и пещерах, что вы, люди, не знаю уж почему, называете дворцами. Они живут под открытым небом: небо им – расписной потолок, зеленая трава – ковер, а стены [их дворцов] – все концы земли
[469].
Дальше Лютер развивал эту шутку. «Императора их я пока не видел и не слышал, – пишет он. И далее: – Подобно рыцарям, они прихорашиваются, чистят перья и хлопают крыльями, словно заранее торжествуя победу и славу [в своих набегах] против амбаров пшеницы и ячменя»
[470].
На стене в своей комнате Лютер написал – неизвестно, мелом или краской – слова из псалма 118: «Не умру, но буду жить и возвещать дела Господни»
[471]. Псалом этот имел для Лютера особое значение; по просьбе Лютера его друг Людвиг Зенфль положил эти строки на музыку.
Как и десять лет назад в Вартбурге, период вынужденного молчания Лютер использовал для работы. Он начал писать.
Одним из первых его проектов стал памфлет, суть которого ясна из названия: «Увещание ко всем клирикам, собравшимся в Аугсбурге на имперский рейхстаг 1530 года». Лютер не мог присутствовать на рейхстаге лично – но хотел присутствовать там хотя бы мысленно. 12 мая он закончил рукопись и немедленно отправил ее в обратно в Виттенберг, в 150-мильное путешествие, занявшее четыре дня; там ее быстро напечатали и привезли на 300 миль в Аугсбург, где памфлет мгновенно разошелся.
Как всегда, в выражениях Лютер не стеснялся:
Или вы забыли, что в Вормсе немецкое дворянство представило Его Императорскому Величеству около четырехсот жалоб на клириков и заявило открыто: если Его Императорское Величество не пожелает положить этим злоупотреблениям конец, они сделают это сами, ибо долго не вытерпят?
[472]
Он напоминал, что многое им сказанное – особенно первые атаки на индульгенции и на монашество – вызывало горячий прием у простого народа, который ощущал все эти злоупотребления на себе и радовался, что кто-то наконец о них заговорил.
Но кто из вас хоть раз покаялся за все эти мерзости, хоть раз вздохнул или пролил слезу? Люди жестоковыйные и нераскаянные, вы хотите сделать вид, что не творили никакого зла. Теперь вы приехали в Аугсбург и хотите нас убедить, что Дух Святой с вами, что через вас Он совершает великие благодеяния (хотя за всю свою жизнь вы не принесли христианскому миру ничего кроме вреда), что после смерти Он возведет вас прямиком на небеса, – со всеми этими нераскаянными мерзостями, которые вы еще и защищаете, словно радуясь тому, как славно вы послужили своему богу-чреву и оставили Церковь в запустении. Но нет у вас успеха и не будет, пока не покаетесь и не исправите пути свои
[473].
Можно лишь гадать о том, как воспринимали эти обличения те, против кого они были направлены: испытывали ли только гнев и досаду – или кто-то, быть может, и впрямь задумывался над своей жизнью, что могло привести к переубеждению и раскаянию. Так или иначе, Йонасу памфлет чрезвычайно понравился, о чем он и написал Лютеру, называя его труд «неожиданным, чудесным и сильным»
[474]. Вчитываясь в него и не упуская деталей, мы встречаем примеры ханжества и развращенности, способные возмутить любого, в ком еще осталась душа. Например, Лютер говорит об особенно возмутительных «масляных письмах» – то есть индульгенциях, покупка которых избавляла покупателя от соблюдения постов.
Снова и снова гремит обличающий голос Лютера. Самый ярый огонь направляет он по одной цели – единой лжи, лежащей в самом сердце, черном и гнилом сердце папства: лжи о том, что люди могут сами «дать удовлетворение» за свои грехи, что свободного дара благодати Божьей не существует и, следовательно, Иисус умер и воскрес напрасно. «Это учение, – писал он, – наполнило ад и потрясло царство Христово страшнее турок, ужаснее, чем мог бы целый мир… Увы, где те языки и голоса, что могли бы сказать об этом достаточно?»
[475]
Свое «увещание» Лютер заканчивает пламенным обличением; и, читая этот текст, всякий, у кого есть глаза, не может не задуматься хотя бы о том, что человек этот и впрямь во что-то верит, что жизнь для него – явно нечто большее, чем поиск удовольствий и удобств:
Кровь ваша падет на вашу голову! Мы неповинны и хотим быть неповинны в вашей крови и осуждении, ибо не раз мы указывали на ваши заблуждения, с верою призывали вас к покаянию, искренне молились и предлагали все возможные уступки ради мира, не ища и не желая ничего иного, кроме как утешения душ наших: свободного и чистого благовестия. Итак, можем с чистой совестью похвалиться тем, что вина лежит не на нас. Но пусть Бог мира и утешения пошлет вам Духа Своего, дабы Он вел и направлял вас ко всякой истине через Господа Иисуса Христа
[476].
