16 июля Лютер написал Йонасу, Спалатину, Меланхтону и Агриколе письмо, где советовал сворачивать шатры и возвращаться домой, в Виттенберг:
Уверен, вы уже получили ответ противников – и именно тот, которого, по вашим словам, и ожидали, а именно: «Отцы, отцы, отцы; церковь, церковь, церковь; обычай, традиция»
[483]. Более того: не сомневаюсь, что там не было ни слова из Писания. Основываясь на своих судьях и свидетелях, император вынесет вердикт против вас. За сим последуют угрозы и похвальба…»
[484]
Дальше Лютер писал, что они уже сделали больше, чем можно было ожидать: «отдали кесарево кесарю», появившись на рейхстаге и исполнив все, что от них требовалось, – а «Божье отдали Богу», подготовив «Аугсбургское исповедание», в котором ясно изложили свою веру и проповедали другой стороне истину, так что «у тех, кто не верует, больше нет оправданий»
[485]. «Итак, – писал Лютер, – во имя Господне освобождаю вас от этого рейхстага. Домой – возвращайтесь домой!» Иными словами, Лютер был по горло сыт дипломатией и подозревал, что Меланхтон по-прежнему надеется на достижение какого-то соглашения, на которое сам Лютер никогда бы не пошел. Папский легат Кампеджо сообщил Меланхтону, что имеет полномочия пойти на некоторые уступки касательно брака для священников и причащения под двумя видами, – но Лютер знал, что все это пустая трата времени: «На похвальбу Кампеджо, что он обладает властью давать разрешения, отвечу словами Амсдорфа: “Плюю на легата и на разрешения от его господина [папы]; нам достаточно иных разрешений [от Бога]”». Свое письмо он заключал словами: «Домой, домой! Да сохранит и утешит вас Господь Иисус, во имя которого вы так славно потрудились и столько перенесли. Аминь». А в подписи, не желая открывать свое истинное местонахождение, шутливо подписался: «Лютер из Грубока» – «Кобурга» наоборот
[486].
Однако команда Лютера вовсе не собиралась уезжать с рейхстага – и сам он не смог покинуть Кобургский замок вплоть до первых чисел октября. 3 августа император призвал двадцать католических богословов дать на «Исповедание» ответ: это они и сделали, и в тот же день ответ был зачитан на рейхстаге. В ответе, названном «Опровержение», католики признавали, что многое в «Исповедании» действительно основано на Писании и, следовательно, неоспоримо. Однако, разумеется, не могли согласиться в оценке того, что лютеране называли «злоупотреблениями» – будь то требования целибата для священников или причастия под одним видом для мирян. Меланхтон немедленно сел за составление на «Опровержение» письменного ответа, который озаглавил «Апология», несомненно, используя это слово в смысле древнегреческом и сократическом – а не в современном, где оно означает извинения.
8 сентября Лютер писал в очередном письме к Кати:
Поистине странно слышать, что кто-то сказал тебе, будто я болен: ведь ты своими глазами видишь написанные мною книги. Я закончил [перевод] всех пророков, кроме Иезекииля; сейчас работаю над ним, а также над проповедью о таинствах, не говоря уж о письмах и прочем, чем мне приходится заниматься.
Из-за спешки сейчас не могу написать больше. Передавай всем привет! Для Гансена Лютера я сберег большой кус сладкого сахара, привезенного Кириаком из Нюрнберга
[487].
Учитывая многочисленных визитеров и непрекращающиеся болезни Лютера, трудно поверить, что за эти месяцы ему удалось столько успеть. Перевод Библии быстро продвигался, и в 1534 году Лютер опубликовал весь этот гигантский труд в одном томе. Кириак, упомянутый в письме – это племянник Лютера Кириак Кауфман, некоторое время проживший с ним в Кобурге: однако Лютер видел, что молодому человеку очень хочется посмотреть на роскошь и пышность рейхстага, так что отпустил его. О сахаре он написал буквально «большая книга сладкого сахара», посмеиваясь над своей творческой продуктивностью.
«Опровержение» было готово к 22 сентября; в этот день император пригласил делегатов во дворец епископа, чтобы там дать окончательный вердикт по лютеранскому «Исповеданию». Само «Исповедание» император также внимательно прочел, но остался непоколебим. Когда все собрались, он объявил: «Опровержение» дает на «Исповедание» достойный ответ – иначе говоря, полностью его опровергает, – так что дальше говорить не о чем.
Далее он объявил лютеранам, что дает им время до апреля следующего года, чтобы они решили, хотят ли вернуться в папскую овчарню. Но лютеране немедленно и официально отвергли императорский вердикт. От их имени выступил один из советников курфюрста Саксонского, Георг Брюк. Он протянул императору «Апологию» Меланхтона, протестантский ответ на «Опровержение» – и тот даже протянул руку, чтобы ее взять, но в этот миг кто-то (по-видимому, его брат, эрцгерцог Фердинанд) оттолкнул его руку и что-то прошептал ему на ухо. Так были отвергнуты доводы протестантов.
Ситуация снова зашла в тупик; быть может, она все-таки требовала церковного собора. Но оставался еще один вопрос, политический и куда более простой. Готовы ли император и католические князья в апреле будущего года напасть на лютеранских князей и, как и обещал Вормсский эдикт 1521 года, подавить мятеж силой? Сделают ли они это после 15 апреля, когда лютеранские князья должны будут официально дать ответ на ультиматум Карла? Филипп Гессенский снова предложил на этот случай союз между разными фракциями реформатов – и герцог Иоганн согласился: что-то делать надо.
Вместе с Меланхтоном, Йонасом и прочими виттенбержцами герцог Иоганн и Спалатин 1 октября приехали в Кобург, а три дня спустя отправились вместе с Лютером по домам, в Торгау и в Виттенберг. Однако позже в том же месяце герцог Иоганн снова собрал их всех в Торгау, чтобы обсудить предложение Филиппа Гессенского о создании лиги, – союза для отражения нападения Карла.
На встрече Лютер наконец получил возможность прямо ответить на вопрос о том, нужен ли союз, цель которого – возможное вооруженное сопротивление императору. Но почему теперь ответ его звучал иначе? Некоторый свет на это проливает отрывок из его речи: «Если князья как князья решат сопротивляться императору, пусть это будет их решение и дело их совести. Но христианину, умершему для мира, такое сопротивление определенно не подобает». Такая логика, как кажется, противоречит более общим суждениям Лютера – о том, что христиане не делятся на разряды, как в католическом мире, где священники вместе с монахами и монахинями составляют своего рода высший класс, а миряне – «второй сорт». Быть христианином для Лютера означало разделять общие для всех идеи и быть частью «царственного священства» – «священства всех верующих». С чего же вдруг у князей, известных ему как благочестивые христиане, появилось право нарушать правила, для прочих христиан обязательные? В своем богословии Лютер никогда не проводил четких границ между Церковью и государством, так что у членов Церкви – иначе говоря, у всех истинных христиан – не было ясных критериев, объясняющих, можно ли и в каких случаях можно поднимать оружие против государства. С той же проблемой столкнулся четыре века спустя Дитрих Бонхеффер; он сделал все возможное, чтобы разрешить эту дилемму и найти верный ответ, – однако немецкие лютеранские священники за ним не последовали: национал-социалисты не встретили со стороны Церкви никакого сопротивления и спокойно творили все, что им вздумается.
