Здоровье Лютера все ухудшалось: к концу 1530-х годов тело доставляло ему постоянную боль и страдания. Обильная и жирная пища, которую он очень любил, вызвала накопление в суставах мочевой кислоты, так называемую подагру, – недуг столь болезненный, что во время одного из приступов Лютер громко угрожал отрезать себе большой палец ноги. Особенно тяжко страдал он от подагры в 1537 году. Не прекращались и приступы мочекаменной болезни: 8 февраля с болью и с сильным кровотечением вышел большой камень, а десять дней спустя еще один камень перекрыл ему мочеиспускательный канал, и Лютер едва не испустил дух. Курфюрст прислал к нему своего врача, но тот сделал только хуже – из неизвестных соображений прописал Лютеру пить много воды, что тот и сделал. Затем ему пришлось выпить варево из свежего навоза с чесноком. Боль была столь мучительной, что Лютер молил Бога о смерти; скоро его погрузили в карету и повезли домой, в Виттенберг, умирать. Однако тряска на зимней дороге, как видно, каким-то счастливым образом сдвинула камень, закупоривший канал – и, словно после удара Моисеевым посохом на горе Хорив, «хлынули воды». Из чрева Лютера вышло не менее четырех кварт мочи – и он выжил. «Лютер жив!» – объявил он в Виттенберге в тот же вечер.
Реформация продолжалась, и порой Лютеру оказывали различные почести. Так, в 1539 году было подготовлено собрание сочинений Лютера на немецком языке. Лютера попросили написать к нему предисловие – и там он посмеялся над собой и над всеми авторами, искушаемыми соблазном гордости за свои труды. Вот знаменитый отрывок из этого предисловия:
Если же чувствуешь, что все у тебя выходит как нельзя лучше, если нахвалиться не можешь своими книжками, учением или речами, если считаешь, что лучше писать или проповедовать даже и невозможно… если с нетерпением ждешь похвал – возьми-ка, друг дорогой, самого себя за уши; и, ежели правильно ухватишься – нащупаешь пару огромных, длинных, волосатых ослиных ушей. Дальше не жалей никаких расходов! Повесь себе на уши золотые колокольчики, чтобы люди, слыша, что ты идешь, показывали на тебя пальцами и восклицали: «Смотрите, смотрите! Вот идет наш сиятельный осел – тот самый, что так чудно проповедует и пишет такие прекрасные книги!» Тут-то, конечно, ты обретешь в Царстве Небесном неисчислимые благословения
[492].
Смерть Ленхен. Aetatis 48
В конце августа 1542 года Лютер отправил своего шестнадцатилетнего сына Иоганна, которого дома звали Гансом, в латинскую школу в Торгау, в двадцати двух милях от Виттенберга. Там Гансу предстояло изучать грамматику и музыку. С ним отправился кузен Флориан, племянник Кати, некоторое время проживший с ними в Виттенберге. Однако несколько недель спустя тринадцатилетняя дочь Лютера Магдалена вдруг слегла в жару. До того она была совершенно здорова – но болезнь оказалась столь серьезна, что семья не надеялась на благополучный исход. Ганса немедленно вызвали из Торгау домой. Лютер отправил за ним карету.
Магдалена, которую дома звали Ленхен, была особенно дорога Лютеру и Кати, не в последнюю очередь потому, что родилась вскоре после смерти их первой дочери Элизабет. Сидя у постели своей милой Ленхен, Лютер обратился к ней с такими словами: «Скажи, хочешь ли ты остаться со своим земным отцом или предпочтешь отправиться к Отцу Небесному?» Ответ Ленхен был: она хочет того, чего пожелает ее земной отец. Тогда, как рассказывают, Лютер сказал:
Дух бодр, плоть же немощна. Я очень ее люблю… Ни одному епископу за последнюю тысячу лет не давал Бог таких великих даров, какие даровал мне (ибо позволительно хвалиться дарами Божьими). Как зол я теперь на себя за то, что не могу радоваться от всего сердца и благодарить Бога! Но в жизни и в смерти мы принадлежим Ему
[493].
Такова зияющая рана в самом сердце человеческого бытия: знание истины о Боге не ограждает нас от страданий в этом падшем мире, и, даже зная, что смерть есть переход в лучший мир, мы не можем осознать это вполне и перестать скорбеть. Ленхен умерла на руках отца 20 сентября, в девять утра. У одра ее сидели также Меланхтон и Кати: она, говорят, много дней после этого рыдала без устали. По всей видимости, были здесь и юный Ганс, и Георг Рёрер.
Когда Ленхен положили в гроб, Лютер воскликнул: «Что ж, закрывайте – она восстанет в последний день!» А когда гроб вынесли из дома, обратился к присутствующим со словами: «Не плачьте, я послал святую на небеса!» И затем, вспомнив свою первую дочь Элизабет, умершую во младенчестве четырнадцать лет назад, добавил: «Даже двух святых». Своей дочери Лютер сочинил стихотворную эпитафию:
[Я, Ленхен, любимая дочь Лютера,
Сплю среди святых мира,
Лежу здесь в мире и покое,
Ибо теперь я в гостях у Бога.
Верно, я была рождена для смерти,
Из смертного семени породила меня мать;
Но теперь я живу с Богом в довольстве
И благодарю за это смерть и Кровь Христа. ]
[494]Чуть раньше в том же году Лютер переписал завещание: теперь он отписал все, что имел, не старшему сыну, а милой своей Кати, которую безмерно любил. Вот еще один пример того, что Лютер ставил женщин выше, чем большинство мужчин того времени, – и особенно ценил свою дорогую Кати. Примерно к этому времени относятся его слова: «Ни за Францию, ни за Венецию не отдал бы я мою Кати». В комментарии на книгу Бытия Лютер писал: «С женщиной, с которой соединил меня Бог, я могу шутить, веселиться и вести приятные беседы». В новом завещании Лютер высказался ясно: Библия велит детям почитать мать, а с финансовой зависимостью матери от детей это несовместимо. «Мать, – писал он, – вот лучший опекун для детей».
Вера Лютера всегда ярче всего сияла рядом со смертью. В одном из томов «Застольных бесед» мы читаем, как Лютер утешал некоего умирающего:
Бог тебя не оставит. Он – не скряга, трясущийся над своими сокровищами, и не тиран, затаивший на тебя зло. Хоть бы ты и богохульствовал или отрицал Бога в минуту уныния, – что с того? – такое случалось и с Петром, и с Павлом. Пусть не смущают тебя те, для кого Христос – лишь шутка и посмешище… Они живут спокойно, и дьявол их не мучает. Да и зачем ему их беспокоить? Ведь они уже ему принадлежат. А тобой или мной он очень желал бы овладеть. Как же ему это сделать? Будет и дальше нападать на тебя с разными мелочами, пока не доберется до твоего нутра. Но ты ему противься. Тот, Кто с нами, сильнее того, кто в мире сем
[495].
Лютер и евреи
Несомненно, один из самых странных и спорных эпизодов в жизни Лютера связан с его писаниями о евреях, относящимися к самому концу жизни. Худшему из того, что он там сказал, ни один ученый за пять веков не смог дать внятного объяснения – слишком явно это противоречит многому из того, что он говорил о том же предмете раньше. В расцвете сил Лютер надеялся, что Реформация поможет многим европейским евреям понять: те христиане, что их презирают и гонят – не христиане вовсе, а просто лицемеры-язычники. В 1519 году он даже удивлялся, почему евреи иногда обращаются в христианскую веру, учитывая «ту вражду и жестокость, что мы к ним питаем, – то, что в нашем поведении с ними мы уподобляемся не столько христианам, сколько диким зверям». В 1523 году он написал трактат под названием «О том, что Иисус Христос был рожден евреем», где говорил:
