Реплики и изречения Лютера, сохраненные для нас в «Застольных беседах», представляют собой настоящую сборную солянку, по счастью, без таких крайностей. Многие из них действительно забавны; иные напоминают о раздражительности, которой, увы, прославился Лютер в последние годы жизни. Вот два анекдота оттуда:
Некто прислал узнать, можно ли использовать при крещении теплую воду? Доктор отвечал: «Скажите этому болвану, что вода, теплая или холодная, остается водой!»
[499]
Некто спросил, где находился Бог до того, как сотворил небеса? Святой Августин ответил: в Самом Себе. Когда мне задали тот же вопрос, я ответил: «Он был очень занят – создавал ад для тех, кто глупые вопросы задает!»
[500]
Ближе к концу жизни Лютера яркая личность его проявлялась почти во всем, что он говорил или писал. Вот рождественская проповедь, написанная им в последние месяцы жизни. Она в высшей степени «лютеровская»: упреки древнему Вифлеему плавно и естественно переходят в ней в упреки и наставления собственной пастве:
Гостиница была битком набита. Никто не захотел уступить комнату беременной. Пришлось ей идти в хлев для скотины и там привести в мир Творца всего, ибо никто над Ним не сжалился. Стыд и позор тебе, негодный Вифлеем! Гостиницу эту стоило бы спалить дотла: ведь будь Мария даже нищенкой бездомной, даже незамужней – как можно было в такое время не протянуть ей руку помощи? Знаю, многие из вас сейчас думают: «Эх, был бы там я! Уж я бы, конечно, поспешил на помощь Младенцу! С какой радостью стирал бы Ему пеленки и вместе с пастухами смотрел бы на Господа, лежащего в колыбели!» Да, конечно – ведь теперь вы знаете, как велик Христос. А окажись вы там в то время – уверяю вас, повели бы себя не лучше, чем жители Вифлеема. Мысли эти глупые, ребяческие. Хотите помочь Христу – почему бы не сделать этого сейчас? Христос дан вам в ближнем. Ему вы призваны служить, ибо что делаете для ближнего в нужде – делаете для самого Господа Христа
[501].
Глава двадцать вторая
«Мы нищие. Это истина»
Пал колесничий Израилев!
Меланхтон
1546. Aetatis 62
С Мансфельдом Лютера связывали пожизненные узы. В этом городе прожили до самой смерти его отец и мать; здесь жили его брат и сестра со своими семьями. И с Мансфельдом, и с соседним Айслебеном, где Лютер родился, у него сохранялись тесные связи. Все, что там происходило, находило в его сердце горячий отклик, и за эти годы он много раз обращался к графу Альбрехту Мансфельдскому с различными просьбами. Альбрехт сам был евангеликом и с Лютером поддерживал хорошие отношения, однако в 1536 году он попытался взять под контроль добычу медной руды у себя в графстве. Брат Лютера Якоб и шурин Пауль Макенрот возражали против действий Альбрехта: оба они, как и отец Лютера, занимались медной рудой. Несколько раз Лютер вмешивался в этот спор на их стороне, прямо говоря Альбрехту, что жадность вынуждает его забывать о благословениях Божьих. Кроме того, он просил мансфельдского пастора Целеуса поговорить с графом о том же, а в 1542 году отправил Альбрехту особенно жесткое пастырское послание. Говорят, письмо это так разъярило Альбрехта, что он бросил его наземь и принялся топтать ногами. Позже Лютер просил одного из саксонских дворян заступиться перед Альбрехтом за еще одного горняка, Бартоломея Драхштедта из Айслебена. Наконец произошла громкая ссора между Альбрехтом и его братом Гебхардом – и тут Лютер почувствовал себя обязанным ехать в Айслебен и вмешаться в дело лично. Он уже был там в октябре 1545 года вместе с Меланхтоном, но теперь решил, что должен вернуться.
Итак, в начале 1546 года Лютер решил отправиться в это путешествие. Меланхтон на этот раз был болен и не мог его сопровождать. В сущности, болел он уже несколько лет, и в этот раз Лютер сам посоветовал ему остаться дома, опасаясь, что дорога дурно скажется на его здоровье. Лютер дрожал за жизнь Меланхтона, понимая, что с его смертью университет понесет огромную потерю. Путь из Виттенберга занимал более шестидесяти миль, и Лютер, зная, что пробудет там не меньше двух недель, решил взять с собой троих сыновей. Ему было в то время шестьдесят два года. Старшему, Гансу – девятнадцать, Мартину – четырнадцать и Паулю – тринадцать. В Мансфельде, всего в девяти милях от Айслебена, жили брат и сестра Лютера – и, скорее всего, он рассчитывал заехать туда, повидаться с родственниками, познакомить сыновей с двоюродными братьями и сестрами. За неделю до отъезда, 17 января, Лютер произнес с кафедры Schlosskirche в Виттенберге проповедь – как оказалось, последнюю в своем городе. В тот же день в письме к другу Якобу Пропсту он признавался, что чувствует себя «совсем стариком, ветхой развалиной: неповоротливый, вечно усталый, постоянно мерзну, а теперь еще и одноглазый». Наполовину в шутку, наполовину всерьез он добавлял, что может считаться уже мертвым, и признавался, что жаждет «заслуженного отдыха»
[502]. Однако путь его был еще не окончен. 23 января Лютер попрощался с Кати и с единственной оставшейся в живых дочерью Маргаритой, которой было в то время одиннадцать лет, – и отправился вместе с мальчиками в Айслебен.
Вместе с ними ехал Иоганн Аурифабер, тогдащний помощник Лютера. Прибыв двадцать четвертого числа в Галле, Лютер встретил там Юстуса Йонаса, который должен был оттуда ехать с ними. В Галле Лютер произнес проповедь в церкви Святой Девы на Рыночной площади – и не пренебрег возможностью покритиковать обширную коллекцию реликвий, собранную архиепископом Альбрехтом, хоть сам архиепископ несколько месяцев назад скончался. На следующий день путешественники хотели ехать дальше, но река Зале так разлилась и так бурно несла свои воды, полные острых обломков льда, что переправляться через нее было опасно. Двадцать шестого числа, все еще ожидая, пока спадет вода, Лютер произнес в церкви в Галле вторую проповедь; однако и на следующий день переправа оставалась небезопасной. Двадцать восьмого числа мансфельдские графы наконец прислали за Лютером и его спутниками отряд из шестидесяти всадников в качестве эскорта. Все благополучно прибыли в Айслебен, откуда трое мальчиков должны были сразу отправиться в соседний Мансфельд. Однако не успели они уехать, как Лютер серьезно заболел. Два дня спустя он рассказал о своей болезни в письме к Меланхтону.
«Ты знаешь, – писал он, – что я человек старый, человек, которому пора на покой».
В дороге настигли меня обмороки и та болезнь, что ты обычно называешь humor ventriculi [сердцебиение]. Шел я пешком, но это оказалось превыше моих сил, так что началась одышка. На ходу я пропотел, а в карете меня продуло и начался прострел в левом плече, а от этого случилось стеснение в груди: сдавило сердце и невозможно было вздохнуть полной грудью. Все это вышло по моей собственной глупости. Теперь я снова более или менее здоров, но надолго ли – не знаю: в мои годы на здоровье полагаться уже нельзя.
