Думал ли Лютер об этом или нет – но, вырвавшись из римского богословского строя, он порвал не только с католической верой, но и с мыслью более обширной и глубокой: с мыслью, будто веру или убеждения можно навязывать силой. Открытие было поистине поразительное. Лютер отворил дверь к тому, что мы сейчас называем совестью и личными убеждениями. Открыл путь к мысли, что правда и сила неизбежно друг с другом на ножах. Момент, значение которого невозможно переоценить: бесчисленные «общечеловеческие ценности», которые мы на Западе сейчас принимаем как должное, от демократии до прав человека, начались именно здесь. Едва просияла эта светлейшая из всех идей – кто мог дальше верить, что насильственное обращение в другую веру что-то дает? Грубая сила отступила в тень перед правом человека верить в то, что он считает правильным.
Совесть и личные убеждения
Именно это в большей степени, чем богословские взгляды, делает Мартина Лютера выдающимся историческим деятелем. Не соглашаться с богословием Церкви и прежде мог любой – и многие не соглашались. Многие выступали за церковную реформу. Но лишь один человек в этом преуспел – и не просто преуспел, а создал новый мир, в котором разногласия стали не только возможны, но и важны, и почти желательны. Куда приведет этот путь? Этого не знал никто – не знал и сам Лютер. А привел он прямиком к миру, в котором живем мы сейчас.
Лютер начал с защиты своего взгляда на истину; однако при этом он ввел в мир совершенно новую идею – идею должной и недолжной аргументации. Быть может, это величайшая часть его наследия: в борьбе с Римом он, сам едва ли четко это понимая, открыл, что истина является, так сказать, и существительным, и глаголом. Мир всегда признавал: истиной является то, что истинно и право. Но внезапно важно стало и то, как искать истину и какими средствами ее защищать.
Так, благодаря Лютеру, истина перешла в новое измерение. За один день она из черты превратилась в квадрат – или, быть может, в куб. Прежде истина была чем-то объективным, незыблемым, существующим помимо человека, – теперь же в нее оказался включен и сам процесс выяснения того, что есть истина. И этот процесс оказался не менее важен, чем она сама. То, как человек приходит к истине и как за нее борется – неотъемлемый элемент самой истины. Несомненно, это следовало из Библии; но первым в истории заметил это и заговорил об этом Лютер. Так, сам того не зная, сделался он орудием величайшей революции в истории – первой революции, из которой выросли все остальные.
Оказалось, например: если то, как мы ищем истину и как за нее боремся – часть самой истины, значит, нет смысла добиваться правды пытками и истязаниями – это ведет лишь к еще большей лжи. А от этой мысли до прав человека уже рукой подать. Лютер все это не продумывал; однако самим предположением, что есть нечто, называемое истиной, и этой истины можно достичь вне стен земного института Церкви, он неизбежно связал истину с тем, каким путем ведется ее поиск. Само по себе это было революцией – революцией, за которую мы сражаемся и сейчас и будем сражаться, пока длится история человечества. Но это изменило все – и, поистине, это главное наследие Лютера.
Расторжение брака истины и власти
Лютер первым осмелился сказать: то, что Римская Церковь обладает властью сокрушать несогласных, еще не означает, что истина на ее стороне – скорее, означает обратное. Прежде всего, жестокое насильственное подавление несогласных несовместно с жизнью Иисуса: Он не убивал, чтобы защитить истину, – напротив, ради истины свободно пошел на смерть. А ведь вполне мог бы применить силу и заставить тех, кто Его распинал, признать Его учение! Это выглядело бы практично. Но Он этого не сделал. Вместо этого Иисус свободно обрек Себя на страдания и смерть и тем показал так красноречиво, как только возможно, что голая сила – не самое сильное, что есть во вселенной. Истина сама по себе сильнее власти. Но этому революционному деянию, этой идее, навеки изменившей мир, пришлось ждать еще пятнадцать веков, пока Мартин Лютер не ввел их раз и навсегда в западную культуру. Сама мысль, что всемогущий Бог не принуждает нас верить в Него или в истину, была недоступна человеку, пока ее не проиллюстрировала в истории смерть Иисуса; но и после этого она лежала мертвым грузом, пока Лютер не ввел ее, так сказать, в историческую практику.
Те события, что вызвал Лютер своим отказом отречься и покаяться, привели к новым открытиям. Например, если, желая уничтожить ересь, ты сжигаешь еретиков – быть может, это потому, что боишься с ними спорить. Время шло, и мысль, что власть сама по себе подозрительна, все более укоренялась по обеим сторонам Атлантики. Появились мысли об ограничении власти и различные предложения о том, как уравновесить власть с истиной, милосердием, свободой. Никогда прежде такого не было. Мысль древняя, как сам Бог, – однако до сих пор она не воплощалась в жизнь; и начало ее воплощению положил не кто иной, как неотесанный бывший августинец по имени Мартин Лютер.
Лютер не открыл никаких по-настоящему новых идей. И Бога за этими идеями он тоже не открыл. Но он открыл их заново – и вытащил из-под спуда векового забвения. Чтобы увидеть, насколько эта новая мысль уходит во тьму веков, достаточно прочесть ветхозаветный рассказ о царе Соломоне и младенце.
В этой истории, безмерно древней, но до сих пор поражающей читателя, к великому и мудрому царю Соломону явились две женщины, спорящие из-за младенца – каждая называла себя его матерью. Выслушав обеих, царь предложил страшное решение. Разрежьте младенца пополам, сказал он, и пусть каждой женщине, называющей себя его матерью, достанется половина. Разумеется, этого не произошло – а то, что произошло, открывает неизреченную мудрость Соломона, ибо кто здесь настоящая мать младенца, стало ясно сразу. Одна женщина воскликнула: «Нет, не убивайте его, лучше отдайте ей! Я буду счастлива и тем, что он жив!» А другая вскричала: «Да, разрежьте младенца, пусть он никому не достанется!» Соломон, разумеется, понял: та, что готова отдать младенца, лишь бы он остался жив, – и есть его истинная мать. Эта необыкновенная история, которую стоит прочитать целиком, открывает нам в действии все тот же принцип, который открыл для мира Лютер. Мать, готовая отдать сына чужой женщине ради его блага, олицетворяет Бога и его любовь. Недостаточно просто быть правым – правы были и фарисеи; важна любовь и свобода.
И эта история, и труды Лютера много лет спустя ясно показывают: есть нечто глубже и важнее, чем просто победить или просто быть правым. Если я вынужден побеждать мечом – или любыми другими «силовыми приемами», – значит, победа моя пиррова и ничего не стоит. Нужно не просто побеждать, но побеждать правильно. Не просто отстаивать истину, но делать это так, чтобы чтить ее, а не оскорблять. Эта мысль открывает собой новую эпоху – по счастью, ту самую, в которой живем мы сейчас. Государство по-прежнему защищает своих граждан и наказывает преступников, используя силу; однако в его обязанности больше не входит «насаждать» истину, нравственность или какую-либо религию. Этого оно больше и не может, и не должно делать.
Однако когда Лютер одержал верх – и в богословском смысле, и в смысле поддержки государственной власти, – как сам он начал разбираться с несогласными? Мы уже видели, что одной ногой Лютер все еще стоял в средневековом мире. В 1543 году, составляя трактат о евреях, он вовсе не отстаивал право иудеев жить свободно в соответствии со своими неверными (по его представлениям) взглядами. Напротив: он очень боялся, что они убедят христиан в своей правоте и, не желая иметь дело с последствиями этого, предлагал подавить разногласие силой – сделать с иудеями то самое, что с ним самим пытался сделать Рим.
