Однако готовность терпеть разногласия – истинная суть свободы и любви, – словно закваска Иисусова, уже начала свою работу в тесте западной цивилизации и не могла остановиться, хоть бы и сам Лютер на склоне лет пытался ее остановить. Практически в одиночку бросил Лютер эту закваску в квашню истории – и начал брожение, на которое не могли повлиять уже никакие, даже самые прискорбные его грехи.
В прошлом мы жили в мире, где власть и право были одно, где истина обитала на острие меча. Точнее сказать, ни правды, ни права там не было вовсе: все затмевала голая сила. Христианская Церковь была синонимом Церкви Католической – и, совсем как турки, как Османский халифат, эта Церковь насаждала свою истину огнем и мечом. Ныне в то, что власть и истина едины, что можно навязать свою веру пытками и казнями, верят радикальные исламисты; в то время такими же «исламистами» были католики. Но сейчас мы живем в мире, где, даже если кто-то начнет творить подобное, множество голосов возвысится против него и твердо заявит, что так нельзя. Мы живем в мире, где, даже будучи правым и зная, что ты прав, ты так же твердо знаешь: навязывать силой свои правые взгляды ничем не лучше, чем иметь неправые. Это истинная революция – прародительница всех прочих революций.
Демократия и свобода
Итак, несмотря на прискорбные противоречия и падения самого Лютера, едва он заметил несогласие между Библией и Римом и принял в этом споре сторону Библии, – на свет явилась современная идея свободы.
Что из этого вышло? Одним словом: все. Прежде всего многообразие Церквей. Реформация распространилась из Германии и в Англию, и во многие другие страны. Однако в новых протестантских Церквях, в свою очередь, возникали разногласия. Из разногласий повсюду рождались новые Церкви – не без столкновений и, увы, не без кровопролития. Но явилась надежда: птица свободы, высиженная Лютером, расправила крылья и отправилась в полет.
В 1644 году, в разгар Гражданской войны в Англии, Джон Мильтон опубликовал свою «Ареопагитику» – эпохальный труд, пламенно защищающий свободу слова. В 1689 году в Англии было принято решение о веротерпимости – готовности терпеть и другие Церкви, кроме государственной Англиканской. В первые годы того же столетия король английский Яков I преследовал религиозных диссидентов, которых мы теперь называем «отцами-пилигримами». Укрепляясь верою, они бежали сперва в Голландию, а затем на прославленном своем корабле через Атлантику, в нынешний штат Массачусетс. За ними последовал Джон Уинтроп, и возникло то, что позже было названо английскими колониями в Америке. Увы, и для первых американских поселенцев религиозная терпимость не была безусловным правилом – печальные истории Энн Хатчинсон и Роджера Уильямса тому свидетельства.
Однако именно в американских колониях, отчасти потому, что здесь нашли приют приверженцы различных вер, терпимость к чужим взглядам скоро стала важным и всеобщим принципом. Во время Великого пробуждения XVIII века Джордж Уайтфилд вдоль и поперек обошел тринадцать американских колоний, проповедуя Благую Весть – так, что ко времени смерти его в 1770 году не менее 80 процентов американцев хотя бы раз лично слышали его проповедь. Проповедовал он своего рода экуменическое христианство: в основе его лежала глубоко лютеранская мысль, что совесть и верность Богу стоят превыше верности любой Церкви или государству. Из этого следовало: тем, кто творит насилие против учения Иисуса, подчиняться не следует. Эта мысль сыграла огромную роль в движении американских колонистов к самоуправлению. Когда Англия попыталась подавить их брожение силой – как когда-то Рим пытался подавить Лютера, – они «проголосовали ногами» и взбунтовались против далекой метрополии, как Лютер взбунтовался против Матери-Церкви.
Новая нация, созданная в 1776 году, запечатлела идею религиозной свободы в основном своем законе: каждый гражданин, объявила она, свободен следовать своей совести и своей религии. Вот еще одна важнейшая веха развития в истории лютерова наследия. Правительству новой страны было специально и официально запрещено устанавливать по всей стране или в каком-либо штате «государственную» религию; оно призвано было довериться свободному рынку идей, регулируемому демократическим народным правительством, – и пусть люди сами выбирают для себя лучшее. Так произошло так называемое отделение Церкви от государства, позволившее расцвести свободному рынку идей.
Социальные реформы
Приблизительно в то же время в Англии группа методистов под предводительством Джона Уэсли терпела от официальной Англиканской церкви неодобрение и даже некоторые стеснения. Однако и им, и квакерам теперь было позволено существовать – и эти диссиденты, глубоко преданные идеалам Нового Завета, повели решительную борьбу за прекращение в Британской империи торговли рабами. Без уважения к личным убеждениям и к свободному рынку идей, введенному Лютером, такое было бы невозможно. Представителем этих евангелистов в парламенте стал Уильям Уилберфорс: сам он, что весьма разумно с его стороны, официально не рвал с Англиканской церковью, однако вел борьбу за уничтожение во всей стране рабовладения и работорговли. От него эта идея распространилась по всей Европе – и дошла и до Америки, где Авраам Линкольн и Фредерик Дуглас смотрели на Уилберфорса как на своего героя и великого зачинателя аболиционистского движения.
Аболиционизм стал лишь первой и важнейшей из бесчисленных социальных реформ, последовавших в Англии в XIX столетии. Евангелисты с Уилберфорсом во главе продвигали законы, направленные на помощь беднякам, на ограничение детского труда, против жестокого обращения с животными, реформы системы наказаний и другие. Уилберфорс и его духовные наследники приняли идеи Лютера и пошли дальше – таким путем, каким сам Лютер никогда бы не пошел, но который без него остался бы невозможен. Идеи Уилберфорса перешагнули границы Англии и распространились по всему западному миру. Освободив истину и библейские идеи из-под власти земной Церкви, Лютер позволил им войти в полноту светского мира, так что теперь любой достойный агностик или атеист знает: заботой о бедных и ущемленных измеряется наша человечность.
Конец истории
В конечном счете, Лютер открыл дверь не только для свободы восстать против внешних властей, но и для ответственности – ответственности перед Богом за себя и за тех, кто слабее и не может помочь себе сам. Мы больше не вправе жаловаться, что нам навязывают дурную власть, светскую или духовную. Напротив, у нас теперь есть не только свобода, но и ответственность брать свою судьбу в собственные руки, полагаясь лишь на Бога. Так что Лютер, можно сказать, вывел западный мир из детства. Произошло и кое-что еще – то, что Лютер предвидел и на что страстно надеялся: люди начали больше задумываться о Боге, углублять с Ним личные отношения, тщательно изучать Писание – ведь на чем еще могли они основать, чем еще оправдать свои убеждения? Так поступал и сам Лютер. Он знал, что ничем заменить это нельзя – и неизмеримо лучше пытаться понять Бога и истину самому, пусть и с риском впасть в заблуждение, чем полагаться в понимании этого на других. Свобода с Богом, с возможностью вырасти или умереть, лучше «безопасного» пребывания в вечных детских пеленках.
