На том стоим. История по-прежнему задает нам серьезные вопросы, и мы напрягаем все силы, чтобы найти на них ответы, зная, что ставки очень высоки. Где та грань, за которой свобода превращается во вседозволенность и угнетение? В какой момент, просочившись через незримую границу, она оборачивается навязыванием своих ценностей? Когда плюрализм выворачивается наизнанку, обернувшись монолитной идеологией, репрессивной и нетерпимой? Мы движемся вперед, порой ошибаемся – но великий танец между истиной и свободой продолжается и будет продолжаться до скончания времен. Порой этот танец больше напоминает битву; и все же истина и свобода, равные и неразделимые, кружат друг вокруг друга вплоть до того радостного дня, когда сольются воедино, – не только в Боге, но и в истории.
Этот рассказ о сне, якобы приснившемся Фридриху Мудрому в ночь накануне 31 октября 1517 года, составляет часть легенды, окружающей Мартина Лютера. Стоит ли за ним какая-то реальность – неизвестно; но он очень широко распространен, и поэтому, пожалуй, стоит его здесь привести.
Выйдем на миг из пределов истории и расскажем о том, что за сон приснился Фридриху, курфюрсту Саксонскому, в ночь перед тем памятным днем, когда Лютер вывесил на дверях Замковой церкви свои Тезисы.
Сам курфюрст поведал о нем наутро брату, герцогу Иоганну, в то время гостившему у него во дворце Швайниц, в шести лигах
[521] от Виттенберга. Об этом сне рассказывают все хронисты того времени. Как бы его ни толковать – в истинности этого рассказа сомнений быть не может. Приведем его здесь и мы, как красочный и драматический очерк тезисов Лютера и того движения, что из них выросло.
Утром 31 октября 1517 года курфюрст обратился к герцогу Иоганну: «Брат, расскажу тебе сон, который сегодня мне приснился. Хотел бы я понять его значение! В душе моей он запечатлелся так глубоко, что не забуду его, даже если проживу тысячу лет. Снился он мне трижды, и всякий раз с новыми подробностями».
Герцог Иоганн: Это был хороший сон или дурной?
Курфюрст: Не знаю; то ведомо Богу.
Герцог Иоганн: Не смущайся; будь так добр, расскажи мне.
Курфюрст: Удалившись ко сну прошлой ночью, усталый и огорченный, вскоре после молитвы я заснул и спокойно спал два с половиной часа; затем пробудился и бодрствовал до полуночи, думая о том и о сем. Среди прочего думал я о том, как проведу праздник Всех святых. Я молился за бедные души в чистилище и просил Бога наставить меня, советников моих и народ мой поступать по правде. Затем я снова заснул – и увидел во сне, что Всевышний послал мне монаха, истинного сына апостола Павла. Все святые сопровождали его по приказу Божьему, чтобы свидетельствовать о нем передо мной; все они объявили, что пришел он не ради какого-либо заговора или злодеяния, но лишь для того, чтобы исполнить волю Божью. Затем просили они меня милостиво разрешить ему написать нечто на дверях церкви Виттенбергского замка. Через канцлера я дал такое дозволение. Тогда монах этот подошел к церковным дверям и принялся писать на них такими большими буквами, что я мог прочесть и из Швайница. [За восемнадцать миль от Виттенберга. ] Перо его было так велико, что конец его достиг Рима, и пронзил уши рыскающего там льва, и потряс тройную тиару на голове у папы. Все кардиналы и князья поспешно бросились к папе и окружили его, чтобы не дать тиаре упасть. Мы с тобой, брат, тоже хотели помочь, и я уже протянул руку… и в этот миг проснулся с вытянутой рукой, пораженный и изумленный, сердясь на того монаха за то, что не мог аккуратнее обойтись со своим пером. Затем я пришел в себя и понял, что это всего лишь сон.
Снова я закрыл глаза, задремал – и сон вернулся. Лев, раздраженный пером, начал рычать что есть мочи – так что весь Рим и все княжества Священной империи сбежались узнать, в чем дело. Папа приказал им воспротивиться этому монаху и особенно обратился ко мне, ибо монах этот находился на моих землях. Тут снова я проснулся, повторил молитву Господню, прося Бога охранить Его Святейшество, – и снова уснул.
На этот раз приснилось мне, что все имперские князья, и мы среди них, поспешили в Рим и один за другим приступили к перу, пытаясь его сломить, – но чем больше мы старались, тем крепче становилось перо, и звенело, и гудело, словно выкованное из железа. Наконец мы отступили. Тогда я спросил монаха (ибо во сне я оказывался то в Риме, то в Виттенберге), где взял он это перо и откуда у него такая крепость. «Перу этому, – отвечал он, – уже сто лет, и принадлежало оно одному старому богемскому гусю
[522]. Я получил его от одного из своих старых наставников. Что же до крепости его – ей я поражаюсь сам: должно быть, все оттого, что из этого пера никак нельзя извлечь сердцевину». Вдруг услышал я громкий шум: это из длинного пера монаха высыпалось, словно рой стрел, еще множество перьев. На этом я проснулся в третий раз – было уже светло.
Герцог Иоганн: Канцлер, что вы на это скажете? Жаль, нет у нас своего Иосифа или Даниила, просвещенного Богом!
Канцлер: Вашей светлости известна народная пословица: в снах юных дев, ученых и князей всегда есть какой-то скрытый смысл. Значения этого сна, однако, мы не поймем еще какое-то время – пока не произойдут те события, к которым он относится. Оставим же их исполнение Богу и положимся во всем на Его волю.
Герцог Иоганн: Я того же мнения, канцлер: не стоит нам себя беспокоить, пытаясь разгадать значение этого сна. Господь все управит к славе Своей.
Курфюрст: Да будет так; и все же сон этот я никогда не забуду. Некое его толкование приходит мне на ум, но лучше оставлю его при себе. Быть может, время покажет, хорош ли из меня прорицатель.
Так прошло утро 31 октября 1517 года в княжеском замке Швайниц. А события того же утра в Виттенберге нами уже описаны. Курфюрст еще рассказывал свой сон, а монах с молотком уже подходил к дверям Замковой церкви, чтобы его исполнить.
