Глава третья
Великий перелом
Что, если это неправда?
Мартин Лютер
Путь Лютера – от преданного сына Церкви до вождя Реформации, порвавшего с Церковью – занял много лет и представлял собой постепенную трансформацию. Не было второго удара молнии, заставившего его перепрыгнуть из Средневековья прямиком в Новое время; не было какой-то четкой границы, разделяющей две эпохи. Однако в 1517 году произошло важное событие, поставившее Лютера на одну из сторон великого богословского раскола.
Отчасти процесс этот начался с того, что Лютер осознал себя искателем истины, – а такая жизненная позиция неизбежно вела к сомнению в расхожих «истинах», всеми принимаемых на веру. В какой момент любить Церковь стало означать для Лютера – задавать ей вопросы? Когда понял он, что его долг – прямо и смело, хоть и с любовью, указывать на ее ошибки? Если Церковь – хранительница всякой истины, что делать, когда замечаешь проблеск истины вне Церкви? А если в Церкви видишь проблески лжи? В какой момент признать, что и то, и другое возможно – и чем это объяснить? Вопросы не из легких.
Многие из этих вопросов предстали перед Лютером, когда он начал читать Аристотеля. Аристотель, греческий философ IV века до н. э., очевидно, христианином не был. Однако средневековые схоласты высоко ценили Аристотеля и его писания и считали необходимым включать их в богословие Церкви. Аристотель лежал в основе схоластики, вершиной которой стали труды Фомы Аквинского (XIII век). Однако где-то между чтением Аристотеля и блаженного Августина Лютер обнаружил некую зацепку – совсем крохотную, но важную; и решил за нее потянуть.
Проблемы с Аристотелем
В 1889–1890 годах в публичной библиотеке в Цвиккау, в семидесяти пяти милях к востоку от Эрфурта, кто-то набрел на собрание старинных книг в пятнадцати томах – как выяснилось, принадлежавшее Лютеру и сопровождавшее его в монастырских занятиях. Находка была знаменательная. Несколько томов составляли труды блаженного Августина. На полях нашлись заметки, сделанные почерком Лютера, так что у историков появилась возможность следить за ходом его мысли. Из книг, исчерканных и исписанных рукою молодого Лютера, стало очевидно, что очень рано – уже осенью 1509 года, в двадцать пять лет – заметил он между Августином и Аристотелем значительные и тревожные расхождения. В одном из примечаний на полях он пишет: «Августин при помощи разума доказывает, что вся философия ничего не стоит. Вообразите только, что это значит!» Рукописи Августиновых «О Троице» и «О Граде Божьем» Лютер сопроводил своими краткими аннотациями. В одной из них он пишет: «Более чем поразительным кажется мне смелое утверждение наших ученых, что Аристотель ни в чем не противоречит истине Католической Церкви»
[49]. Итак, у нас есть рукописное доказательство, что именно великий Августин – один из отцов Церкви, глубоко почитаемый всеми христианами – первым помог Лютеру увидеть то, что в конце концов привело его к восстанию против современной ему Церкви. И одна из важных мыслей, почерпнутых Лютером у Августина, была в том, что человеческая истина имеет границы и своими силами никогда не достигнет небес.
Постепенно Лютер пришел к мысли: воображать, что простой человеческий рассудок может дотянуться небес – не просто заблуждение, но безумная и пагубная гордыня. Как могут человеческие слова и мысли перекинуть мост через бесконечную пропасть между землей и небом, человеком и Богом? Разве это не невозможно по определению? И сама попытка выстроить из костей умерших мудрецов лестницу к жемчужным вратам рая – не глупость ли, даже не дьявольская ли ловушка? Это же не что иное, как Вавилонская башня под другим именем! Верно: Аристотель, философия, разум могут возвести нас на вершину высокой горы. Но что дальше? Они не приделают нам крылья, чтобы преодолеть оставшийся путь и достичь Бога. Мы так и останемся на вершине горы, прикованные к земле. Можно сколько угодно тянуться, прыгать, вставать на цыпочки – все тщетно: синевы небес нам коснуться не дано. Только Бог способен низвести небо на землю; только откровение Божье перекидывает мост через эту пропасть, самую непреодолимую из всех пропастей.
Итак, Лютер столкнулся с загадкой. Почему все эти века Церковь ставила Аристотеля почти что наравне с Писанием? Зачем учила, будто человеческий разум способен на то, что ему явно не по силам? Ответ на этот важнейший вопрос занял у Лютера еще несколько лет.
Библия
В мире, где мы почти повсеместно ассоциируем Библию с Церковью, а Церковь с Библией, трудно вообразить себе эпоху, когда между тем и этим не было почти никакой связи. Столь резкая перемена – еще одно свидетельство неизмеримого влияния, оказанного Лютером на историю. Однако сам Лютер не раз повторял, что в ранние его монашеские годы изучение Библии как таковой было делом почти неслыханным. Разумеется, в тогдашней Церкви экземпляры Библии не лежали на скамьях, и средние миряне почти не представляли, о чем идет речь в этой книге – более того, едва ли четко понимали даже, что речь идет об одной книге. Во время церковных служб они слушали отрывки из Библии, читаемые по-латыни: но мысль, что где-то есть книга, в которой все эти тексты собраны вместе, оставалась чуждой для них даже через десятки лет после появления первых печатных Библий Гутенберга. Это не значит, что монахи были незнакомы с содержанием и учением Библии; однако и до них это содержание доходило, просеянное сквозь сито Церкви, клочками и обрывками, и редко случалось им задумываться о том, что все эти разнородные тексты составляют единое целое. Например, монахи и студенты-богословы читали комментарии Дунса Скота или «Сентенции» Петра Ломбардского, посвященные в основном библейским текстам. Однако представление о Библии как о целостном тексте эти комментарии, скорее, затемняли. Практически никому Церковь не доверяла читать Библию самостоятельно и целиком; и монахи, и священники, и даже ученые богословы, как правило, всегда оставались от нее в нескольких шагах. Однако новое интеллектуальное движение, гуманизм, подчеркивающее важность чтения оригиналов (латинских, греческих, древнееврейских) как Библии, так и иной древней литературы, уже поднимало голову и бросало вызов схоластике и ее взгляду на Библию, укоренившемуся в течение веков.
Учитывая атмосферу того времени, а также высокую цену книг, тем более таких огромных – легко догадаться, что доступных для чтения Библий было попросту очень мало. Однако в то время, когда Лютер поступил в монастырь, там действовало важное правило: одной из книг, которые разрешалось читать послушникам, была как раз Библия. Мы знаем, что, вступив в монастырь, Лютер немедленно получил на руки Библию в красном кожаном переплете – которую вспоминал и много лет спустя. К книге этой он, как видно, отнесся предельно серьезно – не просто читал ее, но изучил вдоль и поперек, почти что выучил наизусть. Он читал ее снова и снова, пока Библия не сделалась знакома ему как свои пять пальцев – занятие для того времени очень необычное. Разумеется, это оказало прямое влияние на будущие события его жизни, да и на будущее человечества. Что именно побудило его к столь интенсивному изучению Библии, мы не знаем; но, судя по всему, львиная доля ответственности за эту одержимость Библией лежит на Anfechtungen. В слове – и прежде всего, разумеется, в слове Божием – Лютер отчаянно искал ответа на мучающие его вопросы, на те проблемы, что, по сути, и привели его в монастырь. Уже в университете, изучая философию, он испытал на себе мощное влияние гуманизма – и был уверен, что, обратившись к первоисточнику, непременно найдет там ответы на свои вопросы, если их вообще можно найти. Охваченный отчаянием, стремился он к ответам, как жаждущий стремится к источнику вод. И, когда вожделенный первоисточник наконец попал к нему в руки – подобно ученому перед микроскопом, ищущему лекарство от смертельной болезни, угрожающей и ему самому, Лютер уже не мог оторвать от него глаз. То, что содержится в Библии, было для него неизмеримо важнее всего, что содержится вне ее.
