Точно известно другое: в какой-то момент Ватикан поручил разобраться в этом деле доминиканскому монаху по имени Сильвестро Маццолини. Доминиканский орден, как мы уже упоминали, ставил главной своей задачей защиту церковного учения. Маццолини происходил из города Приеро на северо-западе Италии, и потому взял себе имя Приериас. В Ватикане Приериас носил звание «комиссар Священного дворца», и именно ему теперь поручили разобрать тезисы и определить, имеется ли в них ересь – в этом случае Лютеру предстояло явиться в Рим и отвечать перед судом инквизиции. Итак, наконец-то официальному лицу поручили разобраться в этом вопросе! Однако нельзя сказать, что Приериас подошел к делу вдумчиво и ответственно. Отнюдь! Сам он хвалился тем, что настрочил ответ наглому немцу всего за три дня. И что же было в этом ответе? Само заглавие его – «Диалог о бесстыдных нападках Мартина Лютера на власть папы» – как бы намекало: ничего хорошего ждать не стоит.
Ни в какие богословские глубины Приериас в своей торопливой публикации не вникал. Для него все было проще простого:
Итак, мой Мартин, чтобы тщательно рассмотреть твое учение, прежде всего необходимо установить общие положения и основания…
Основание третье:
Кто не принимает учение Церкви Римской и понтифика Римского как нерушимое правило веры, из которого, среди прочего, и Священное Писание черпает свою силу и авторитет – тот еретик.
Основание четвертое:
Церковь Римская может принимать решения касательно веры и нравственности как словом, так и делом. Различие между ними лишь в том, что решение, выраженное в словах, звучит яснее и определеннее. В этом смысле привычка становится силой закона, ибо воля князя выражается в действиях, которым он позволяет совершаться или же приказывает их совершать. Следовательно, как еретиком является тот, кто неверно мыслит об истине Писания, также и еретик – тот, кто неверно мыслит об учениях и деяниях Церкви в вопросах веры и нравственности.
В сочинении Приериаса немало личных нападок, грубых и поверхностных. Например, он пишет: «Как дьявол смердит гордостью во всех делах рук своих, так и ты смердишь своей злонамеренностью», и называет Лютера «прокаженным с железным рылом и латунными мозгами»
[129]
[130]. Заключение этого переперченного опуса звучит вполне однозначно: «Итак, всякий, кто говорит, что Церковь Римская не вправе делать то, что делает в рассуждении индульгенций – еретик»
[131]. Вот и делу конец. Теперь Лютеру оставалось только ехать в Рим, на суд инквизиции.
Однако в своем «богословии» – или, вернее, в том, что принимал за богословие – Приериас совершал такие головокружительные прыжки, что сам Лютер, прочтя его сочинение, был поражен и, кажется, даже позабавлен. В своем стремлении все упростить Приериас провозглашал такое, чего Церковь никогда раньше не провозглашала. Сложные, тяжелые вопросы, по которым разные авторитеты противоречили друг другу, о которых спорили или просто старались аккуратно их обходить – Приериас представлял как однозначные, давно установленные факты. Читать это было и смешно, и дико; и, подобно современному интернет-пользователю, репостящему какой-нибудь особенно идиотский твит, Лютер просто организовал перепечатку труда Приериаса, как бы говоря: «Вы только посмотрите, что он несет!»
Впрочем, затем он написал Приериасу ответ – и хвалился, что этот ответ занял у него лишь два дня. Красноречивее всего, пожалуй, было то, что, в отличие от своего оппонента, Лютер начал цитировать Писание. Прежде всего, 1 Фес. 5:12: «Все испытывайте, хорошего держитесь». Затем Гал. 1:8: «Если же и ангел с неба будет благовествовать вам не то, что я благовествую, да будет анафема». На этом можно было бы и остановиться. Что тут еще сказать? Впрочем, нашлись у Лютера и собственные слова:
Я теперь жалею, что с презрением отзывался о Тетцеле. Хоть он и достоин смеха, а все же будет поумнее тебя. Ты не цитируешь Писание. Не приводишь доводов разума. Искажаешь Писание, словно хитрый бес. Говоришь, по сути, что вся Церковь состоит из одного папы. И что же тогда, по-твоему, считать деяниями Церкви? Взгляни на страшное кровопролитие, устроенное Юлием II. Взгляни на возмутительную тиранию Бонифация VIII, который, по пословице, «захватил престол как волк, правил как лев, а умер как собака»… Ты называешь меня прокаженным, ибо я смешиваю истину с заблуждениями. Что ж, хотя бы признаешь, что истина в моих словах есть. Папу ты превращаешь в императора, правящего силой и насилием. Император Максимилиан и немецкий народ такого не потерпят
[132].
Последняя фраза здесь отнюдь не случайна; это острый выпад в сторону Рима, указывающий на щекотливые национальные чувства немцев, которые Рим может неосторожно задеть.
Сочинение Приериаса Лютер получил, по-видимому, 17 августа, вместе с официальным предписанием прибыть в Рим в течение шестидесяти дней. Лютер прекрасно понимал, что доминиканцы с Приериасом во главе объявили ему войну, и в Риме – который он уже назвал «Лернейским
[133] болотом, полным гидр и прочих чудищ» – справедливого суда ему не видать; так что немедленно написал Спалатину, надеясь, что тот убедить Фридриха добиться, чтобы суд провели в Германии
[134]. Лютер понимал, что дело принимает серьезный оборот: если решение будет принято не в его пользу, его запросто могут осудить как еретика и сжечь на костре.
В письме к Спалатину он писал, что уже отвечает на труд Приериаса (видимо, полученный им накануне), который, по его оценке, «в точности напоминает дикую непролазную чащобу»
[135].
От обещания пока не публиковать «Резолюции», содержащие в себе более подробное объяснение тезисов, епископ освободил Лютера еще в апреле; однако после того, как Лютер вернулся из Гейдельберга, ему потребовалось время, чтобы отредактировать этот труд, так что «Резолюции» вышли из печати только ближе к концу августа. Отправляя рукопись епископу, Лютер с подчеркнутым и, видимо, вполне искренним смирением писал: на свое усмотрение епископ может вычеркнуть из книги все, что посчитает неподобающим, или даже вовсе ее уничтожить. Лютер по-прежнему считал себя смиренным монахом, всего лишь стремящимся послужить Богу и помочь Матери-Церкви – и был уверен, что и Церковь не может этого не видеть. Он писал даже: если что-либо написано мною не в духе Христовом, – разумеется, это не должно видеть свет.
