В письме Фридриху, написанном после этой встречи, Лютер рассказал, что предложил ему Мильтиц. Во-первых, Лютер должен согласиться молчать об индульгенциях, если его оппоненты (Тетцель и архиепископ Альбрехт) также прекратят нападать на него по этому вопросу. Так прекратится ущерб, наносимый Церкви и ее репутации лютеровыми писаниями, со сверхъестественной быстротой разлетающимися по свету. Во-вторых, Лютер должен склониться перед властью папы и написать папе об этом письмо. В-третьих, он должен написать «книжицу», в которой «призовет всех следовать Римской Церкви, почитать ее и повиноваться и все писания его понимать в смысле чести, а не бесчестья для святой Римской Церкви»
[155]. В-четвертых, он не станет настаивать на том, чтобы его дело разбирал сам папа, как просил в апелляции, но примет суд и окончательное решение от архиепископа Зальцбургского. За этим предложением стояли Фейлитцш и Спалатин: считается, что архиепископом этим был Маттеус Ланг из Аугсбурга, которому они доверяли – мы помним его по «коронации» Барабалло.
Как ни удивительно, Лютер на все это согласился и 5 или 6 января написал папе Льву X письмо из замка Альтенбург. Вот этот примечательный документ:
Святейший отец!
Необходимость снова побуждает меня, ничтожнейшего из людей, горстку праха земного, обратиться к Вашему Святейшеству и Августейшему Величеству. Молю Ваше Святейшество быть ко мне благосклонным, на краткое время удостоить меня своего внимания и по-отечески выслушать блеяние овечки Вашей, ибо Вы поистине заменяете для нас Христа.
С нами пребывает сейчас достопочтенный господин Карл Мильтиц, секретарь Вашего Святейшества. В присутствии просвещеннейшего государя Фридриха он сурово упрекал меня от имени Вашего Святейшества в недостатке уважения и в безрассудстве по отношению к Римской Церкви и Вашему Святейшеству и требовал за это удовлетворения. Услышав это, я был глубоко опечален, что моя вернейшая служба имела такой несчастливый исход и то, что я предпринял ради сохранения чести Римской Церкви, привело к бесчестию и бросило на меня тень подозрений в злонамеренности, даже со стороны главы Церкви. Но что же мне делать, Святейший Отец? Не знаю, как мне теперь поступить: гнев Ваш выдержать я не в силах, но не ведаю, как его избегнуть. От меня требуют, чтобы я отрекся от своих тезисов. Если бы таким отречением можно было достичь того, чего я старался достичь своими тезисами – я совершил бы его без колебаний. Однако теперь, благодаря неприязни и давлению врагов, писания мои распространяются так широко, как сам я никогда и не думал их распространять, и так глубоко укореняются в сердцах такого множества людей, что отозвать их и сделать как бы небывшими уже невозможно. Кроме того, поскольку Германия наша ныне чудесно изобилует людьми талантливыми, учеными и здравомыслящими, я вижу, что ни при каких обстоятельствах не могу отрекаться от чего бы то ни было, если не хочу нанести бесчестия Римской Церкви – а это должно быть моей первейшей заботой. Таким отречением можно добиться лишь одного – очернить Римскую Церковь и вложить в уста людей обвинения и упреки ей. Вы сами видите, отче, какие раны, какие удары Римской Церкви наносят те, кому я противостою. Своими бессмысленными проповедями, произносимыми от имени Вашего Святейшества, взращивают они лишь самую постыдную алчность…
Святейший Отец, перед Богом и всем творением свидетельствую, что никогда не хотел и ныне не хочу каким-либо образом касаться авторитета Римской Церкви и Вашего Святейшества или подрывать его какими-либо ухищрениями. Напротив, исповедую, что авторитет Церкви я ставлю превыше всего на свете и не могу предпочесть ему ничто на земле или на небе, кроме одного лишь Иисуса Христа, Господа всех, – и молю Ваше Святейшество не верить клеветникам, кои, строя козни против бедного Мартина, твердят обратное.
Поскольку в этом случае я могу сделать только одно – с величайшей готовностью принесу Вашему Святейшеству обещание в будущем оставить вопрос об индульгенциях и никогда более его не касаться, если только [враги мои] также прекратят свои тщеславные и напыщенные речи. Кроме того, вскоре опубликую нечто для людей, дабы они поняли, что следует почитать Римскую Церковь, и постараюсь повлиять на них в этом отношении. [Я скажу им], чтобы не винили они Церковь за безрассудство этих [проповедников индульгенций] и не направляли против Римской Церкви мои острые слова, которые я обращал (быть может, напрасно) против этих шутов и с которыми, как вижу, зашел слишком далеко. Быть может, благодатью Божьей возникшее несогласие такими мерами удастся умирить. Желаю лишь одного: чтобы Римская Церковь, мать наша, не была замарана грязью неуместной и непристойной алчности и чтобы люди, введенные в заблуждение, не предпочитали индульгенции делам любви. Все прочее полагаю я не столь важным и даже безразличным. Если могу сделать что-то еще или если в дальнейшем пойму, что еще мне сделать, – с величайшей готовностью все это сделаю
[156].
К несчастью, письмо так и не было отослано; вместо этого Мильтиц предложил, что напишет папе сам. И все же документ этот остается примечательным, даже поразительным – по нескольким причинам, и не в последнюю очередь потому, что мы видим: даже в это время, более чем через год после даты, которую многие сейчас празднуют как начало Реформации, ее еще можно было избежать. Лютер, очевидно, был глубоко и искренне предан Церкви; смиренный и примирительный тон в обращении к папе был для него естественным. Он надеялся принести Церкви как можно меньше вреда – и верил, что даже на данном этапе это еще возможно. Но, увы, примирения не произошло.
Однако и в этом письме – в словах о том, что Лютер ничто не ставит выше авторитета Церкви, «кроме одного лишь Иисуса Христа, Господа всех», – мы видим: он ясно сознает, что Христос и Церковь – не одно и то же, и что между ними возможно разногласие. Замечание богословски верное и в высшей степени уместное: именно эта трещина между Господом и Церковью, расхождение между ними, и стала причиной всех грядущих бед. Предположить, что глас Церкви не становится автоматически гласом Божьим – значит предположить, что Церковь способна заблуждаться. Именно это было важно для Лютера; и даже в этом своем письме, в других отношениях глубоко смиренном, от этого он не отступил.
Итак, теперь Лютер надеялся на долгожданный справедливый суд – и полагал, скорее всего, что судьей станет архиепископ Зальцбургский. А тем временем в мире происходили и другие события. 12 января пришла весть о смерти императора. Годы спустя Лютер вспоминал, что при этой новости «бушующая буря на время утихла»
[157].
Глава восьмая
Лейпцигский диспут
Простому мирянину, вооруженному Писанием, следует верить более, чем папе или собору без Писания.
Мартин Лютер
Чума на все это!
Герцог Георг Бородатый
Дело Лютера в Риме и Ватикане шло потихоньку своим чередом – а тем временем в Германии страсти накалялись. Лютер уже написал на «Обелиски» Эка ответ под названием «Астериски», однако предназначал его для немногих читателей; ему не хотелось раздувать спор. Быть может, так бы и вышло, если бы виттенбергский коллега Лютера Андреас Карлштадт, не раз в этой истории забегавший «поперек батьки в пекло», не опубликовал свой собственный ответ Эку в 406 (!) тезисах, причем Лютера об этом не предупредил. В действиях Карлштадта вообще нередко заметно стремление ускорить события и подтолкнуть Лютера к более крайней позиции: зачем он так делал, нам неизвестно – однако в этом случае результат был самый неблагоприятный. Скандал разгорелся вовсю, и Эк чувствовал себя вынужденным отвечать публично. В середине августа 1518 года вышел из печати его ответ Карлштадту, так и озаглавленный: «Ответ».
