Как видим, Эразм был реформатором совсем иного склада, не похожим на Лютера; поэтому их пути и разошлись.
После диспута Эк нанес визит Фридриху, чтобы сообщить ему, что не остановится в своих попытках положить конец опасной карьере Лютера-еретика. Он сказал, что отправляется в Рим и подаст там доклад против Лютера. И действительно, с этих пор и до самой смерти Лютера Эк оставался его злейшим непоколебимым врагом. Герцог Георг после дебатов также стал убежденным противником Лютера – и таким и оставался вплоть до собственной смерти в 1539 году.
По окончании диспута Георг пришел в ярость от того, что богословы Эрфуртского университета отказались вынести о нем свое суждение. Причины их отказа не вполне ясны. Они указывали на некоторые формальные препятствия – но на деле, возможно, просто не хотели выступать против Лютера, опасаясь, что за это придется заплатить, и предпочли остаться в стороне. Георг лично встречался с ними и пытался принудить вынести решение, но ничего не добился. Обратился он и к парижским богословам – но те, к его удивлению, прежде чем выносить решение, предъявили внушительный счет. Они назначили комиссию из двадцати четырех человек, и каждому предлагалось выплатить по тридцать золотых крон, а также выдать по печатному экземпляру протокола дебатов – что, в силу их продолжительности, также было весьма недешево. Георг решил, что такой наглости потакать нельзя, платить отказался – и не получил ответа.
Однако важен был не официальный исход дебатов, а то, какое впечатление произвели они в интеллектуальных кругах того времени, например, среди нюрнбергских гуманистов. Колесница Реформации стремительно набирала скорость. Писания Лютера, Эка и прочих, связанные с дебатами, печатались, широко распространялись, обсуждались, порождали вторичную литературу – и общественное мнение решительно склонялось на сторону Лютера. Еще сильнее дискредитировала Эка грубая, но блестящая сатира под заглавием «Эк без углов» (здесь игра слов: Eck по-немецки означает «угол»), принадлежащая, как считается, перу нюрнбергского гуманиста Виллибальда Пиркхеймера
[184]. Отчасти в результате распространения этой сатиры сочинения Эка начали продаваться все хуже и хуже. Издатели не хотели больше их печатать. Писания Лютера же, напротив, продавались отлично – поэтому их печатали снова и снова, все большими тиражами. Стоит отметить, что Лютер не получил за свои труды ни пфеннига – да к этому и не стремился. Он был счастлив уже тем, что мысли его расходятся по свету и находят себе множество сторонников. Когда герцог Георг запретил лейпцигским печатникам издавать книги Лютера, прибыль их резко сократилась. Читатели жадно поглощали сочинения Лютера, с нетерпением ждали новых – и пути назад уже не было. Мало того: Лютера читали не только в Германии. Он сделался сенсацией и в других странах; на него возникла мода, и другие авторы подхватывали его идеи и старались писать «по-лютеровски».
Привлекательность Лютера отчасти объяснялась его все возрастающей открытостью. Сказав А, он не стеснялся говорить и Б; высказав смелую мысль – не останавливался и перед тем, что из нее следовало. Казалось, сам дух времени едва мог за ним угнаться. Лютер все острее сознавал опасность своего положения – но от этого становился только смелее. «Что я теряю? – думал он. – Я уже рискую жизнью из-за того, что говорю правду: почему же не сказать всю правду?» И спешил думать и говорить, взбираясь на новые и новые головокружительные высоты, – пока ему не заткнули рот, спешил сказать как можно больше.
Например, в проповеди, опубликованной в декабре 1519 года, Лютер заявил – по-немецки, чтобы все его поняли, – что считает необходимым для мирян принимать во время причастия и хлеб, и вино. То же самое говорил и Гус, так что этим Лютер дразнил всех, кто уже называл его «гуситом», особенно Эка. Смысл и последствия этого заявления трудно переоценить. В сущности, Лютер восстановил библейскую мысль о том, что все верующие во Христа равны, а Церковь, уча, что священники чем-то принципиально отличаются от мирян на церковных скамьях, ошибается. Из Писания Лютер почерпнул идею «священства верующих». Всякий истинно верующий – христианин, равный другим христианам; так почему же вино причастия достается только священникам? В Греческой Церкви и других Восточных Церквях на протяжении пятнадцати веков такого разделения не существовало; не было его и у ранних христиан. Так с какой стати? Откуда взялась сама такая мысль? Проповедь свою Лютер опубликовал по-немецки, так что ее повсюду читали и широко обсуждали. Общее чувство недовольства и обиды мирян на клириков нашло себе конкретное приложение и, в каком-то смысле, обрело голос. В сущности, именно этот вопрос стал одним из основных путей, которыми Реформация распространялась от прихода к приходу: все больше и больше верующих требовали, чтобы их причащали не только облатками, но и вином.
На глазах людей – изумленных, не понимающих, что происходит, – таяли снега пятнадцати столетий. Журчащие ручейки становились все смелее, все полноводнее, сливались и превращались в бурный поток. Пройдет всего год – и Лютер разразится грохочущим водопадом таких писаний, каких еще за год до того никто, включая самого Лютера, и вообразить себе не мог. С октября 1519 года по октябрь 1520-го выйдут в свет, один за другим, три величайших его труда. Первый из них озаглавлен «К христианскому дворянству немецкой нации», второй – «О вавилонском пленении Церкви», и третий – «О свободе христианина». События в Лейпциге освободили Мартина Лютера. Именно в этот период – хотя мы точно не знаем, когда и как – он взял себе собственное гуманистическое имя: Элевтерос. Звучит словно латинизация фамилии «Лютер»; но на самом деле это греческое слово, означающее «свободный». Итак, Лютер стал «свободным» – тем, кого Христос освободил и дал возможность говорить правду. А тот, кого освободил Христос, воистину больше никому не раб.
Лютер в самом деле чувствовал себя освобожденным, получившим право говорить все, что считает нужным. Он ощущал, что Дух Святой подхватил его и несет вперед – Ему лучше знать, куда. Пользуясь новообретенной свободой – и временным прекращением огня из Рима, связанным с несколькими причинами, – Лютер начал торопливо переосмысливать все, что прежде казалось ему незыблемым, и об этом писать. До сих пор он писал смиренно и робко, старался сохранять сдержанность и умеренность. Теперь тон его писаний разительно изменился: Лютер заговорил страстно, яростно, агрессивно, нападал на все, на что считал нужным нападать, не задумываясь о последствиях. «Время молчать окончено! – писал он. – Настало время говорить!»
[185] Что же произошло с ним – что вызвало такой интеллектуальный и творческий взрыв?
Множество событий, но в особенности два. Первое – то, что в феврале 1520 года Лютер прочел предисловие Ульриха фон Гуттена к новому, от 1517 года, изданию труда Лоренцо Валлы, доказавшего, что знаменитый «Константинов дар» – подделка. Гуттен, знаменитый гуманист, не раз бывавший в Италии, испытывал к папству глубокое отвращение. Переизданием труда Валлы, написанного в минувшем веке, он стремился напомнить обществу то, о чем многие предпочли бы забыть: в течение тысячи лет Церковь использовала доказанный подлог, чтобы затыкать рот своим критикам. «Константиновым даром» именовался документ, написанный якобы императором Константином в начале IV века, в котором вся власть над Западной Европой отдавалась папе; столетиями Церковь ссылалась на этот документ, чтобы доказать нерушимость папской власти. Когда Лютер узнал, что это доказанный подлог, ярость его возросла многократно. Много веков Церковь заставляла людей молчать, внушая им откровенную ложь! Что за ужас, что за позор! Для верного сына Церкви это было предательство, удар в спину – и невольно возникал вопрос: «В чем еще Церковь нам лжет?»
