А затем, в июне, Лютер прочитал второй опубликованный текст Приериаса, где повторялись все те же заезженные псевдоаргументы в пользу безусловного папского авторитета. И на этот раз Приериас не просто пренебрегал доводами от Священного Писания и от разума – нет, он отбрасывал и то и другое как нечто, недостойное даже минутного размышления. Авторитет папы попирал все. В своем желании защитить папство Приериас доходил до кощунственного абсурда: по его словам, папа не мог заблуждаться, «даже если бы высказал нечто такое, что отправило бы множество людей… к дьяволу в ад»
[186]. Можно ли сильнее, резче выразить идею абсолютной власти, беспардонной и бессовестной – власти, не нуждающейся более ни в каких основаниях и оправданиях? Словно сам сатана предстал перед Лютером с обнаженным окровавленным мечом, с одним лишь ответом для всех искателей Бога и истины: «Дрожи и повинуйся».
Теперь Лютер чувствовал, что борется напрямую с силами ада. И что еще оставалось думать? Тому, что происходило до сих пор, еще можно было подыскать какие-то пристойные объяснения: но теперь Лютер направил фонарь в глубокую нору – и увидел там гнездо гадюк. Против него самого – и против того, что, как он знал без малейшего сомнения, и было доброй, святой и преславной Благой Вестью Иисусовой – принимались самые жестокие, самые подлые меры. Его противники больше не утруждали себя логическими доводами и рассуждениями; что же до Иисуса – и самый слабый след Его из их писаний исчез. Подтвердились худшие страхи Лютера: по всему выходило, что Церковь нынешнего века оказалась под властью антихриста. Молчать об этом или говорить обиняками – теперь, когда он ясно и безошибочно это увидел? Невозможно. Не просто невозможно: немыслимо! Это было бы предательством всего благого, истинного и прекрасного. Если близится конец света и Лютеру каким-то образом удалось заранее об этом узнать – молчать о таком нельзя. Бога он боялся больше, чем смерти, – а Бог приказывал ему говорить. В этот уникальный, переломный момент истории Лютер готов был на все, к чему призвал его Бог. Никаких извинений и отговорок для колебаний больше не было – и Лютер не колебался, ясно чувствуя, что Дух Божий водит его рукой.
Характерно, что лишь теперь он начал слышать в свой адрес прямые угрозы. В апреле Лютер писал Спалатину, что глава Нойеркского капитула в Галле «советовал ему быть осторожнее и предупреждал»:
Даже некоторые враги мои, жалея меня, прислали мне из Хальберштадта предупреждение о том, что есть некий доктор медицины, который умеет с помощью магии становиться невидимым и убивать незаметно; он [якобы] получил приказ убить Лютера и должен прибыть сюда в следующее воскресенье, к выносу реликвий. Такие здесь ходят слухи. Прощай
[187].
Не стоит удивляться, что в мире, все еще дышавшем испарениями Средневековья, мысль об убийце-невидимке, появляющемся из пустоты, не казалась чем-то невозможным. В другом письме к Спалатину Лютер писал: «Думаю, все в Риме сошли с ума: они безумствуют, они превратились в маньяков, если не в бесов». В ответе на безумные писания Приериаса Лютер обличал Рим, словно ветхозаветный пророк: «Итак, прощай, богохульный, обреченный, проклятый Рим: гнев Божий над тобою!»
[188] Сам Лютер и его перо стали верным оружием этого гнева.
Главное, что произошло за эти двенадцать месяцев перерыва в гонениях – явление трех уже упомянутых сочинений Лютера; поговорим же о каждом из них в отдельности. Однако вполне возможно, что появление на свет этих трех громовых ударов, трех богословских прорывов, от которых у читателей и по сей день захватывает дух, было обусловлено еще одной, очень простой и обыденной причиной. Кажется, именно в это время монашеская практика Лютера, предполагавшая обязательное пение дневных «часов», начала соответствовать его богословию. Иными словами, он перестал ежедневно вычитывать и петь положенные молитвы. Десять лет спустя он писал:
Господь Бог силой отвел меня от канонических часов в 1520 году, когда я уже очень много писал: порой я пропускал свои часы по будням и откладывал на воскресенье, а в воскресенье читал их с утра до вечера, не прерываясь даже на еду и питье; в результате я так ослабел, что и спать не мог и вынужден был прибегнуть к снотворному настою доктора Эша, воздействие которого на свою голову ощущаю и по сей день
[189].
Кончилось тем, рассказывал Лютер, что у него накопились непрочитанные часы за три месяца с лишком, – и одна мысль о том, как он будет их нагонять, приводила его в такое уныние, что наконец он совсем бросил эту практику, которую исполнял пятнадцать лет. Вполне возможно, что именно написание этих трех трактатов заставило его расстаться с давней монашеской привычкой, – или же он написал их уже после того, как бросил читать часы. В любом случае, ясно, что отказ от чтения часов значительно повысил его продуктивность.
Поразительна и непредсказуемость, и скорость, с какой Лютер швырнул в мир эти три бомбы. Словно вознаграждая себя за потерянное время, выкрикивал он во всеуслышание все, что хотел сказать, – и, пока его противники, кашляя в дыму первого взрыва, оглядывались и протирали глаза, пытаясь подсчитать ущерб, Лютер уже бросал вторую бомбу – другого рода и в неожиданном направлении, – так что им оставалось лишь в замешательстве смотреть на то, как рушатся их бастионы.
Первым большим трудом Лютера за этот год стало послание «К христианскому дворянству немецкой нации». Опубликовано оно было в августе 1520 года, и первым же изданием Мельхиор Лоттер выпустил не менее четырех тысяч экземпляров – для начала XVI века тираж весьма оптимистический. Однако рискованный шаг Лоттера полностью себя оправдал. Всего за две недели весь тираж был распродан. Второе издание, с небольшими авторскими исправлениями, вышло в том же месяце; всего появились, одно за другим, десять изданий – в Базеле, Страсбурге, Аугсбурге и Лейпциге, откуда новая книга и разлетелась по свету.
Портрет Лютера работы Лукаса Кранаха. 1520
В этом трактате Лютер взял резко полемический тон – по оценке его друга Иоганна Ланга, «пугающий и грозный»
[190] – и умело сыграл на беспокойстве немецкой аристократии о том, что папа и итальянцы из Рима с обычным своим итальянским коварством стремятся похитить то, что по праву принадлежит Германии, и установить тиранию над немецкими верующими. Обращаясь к этим аристократам, он призывал их «вернуть нашу землю себе» – то есть сделать Германию независимым государством или союзом независимых государств, с тем чтобы немецкие богатства не уходили больше в распахнутую пасть римской бюрократии. С обычной для себя яркостью образов Лютер называл эту огромную и жадную до денег папскую бюрократию «гнездом гадюк»
[191] и утверждал: у немцев нет иного выхода, кроме как с ним покончить.
