Несмотря на свое заглавие, трактат, написанный не по-латыни, а по-немецки, был, несомненно, обращен ко всему немецкому народу. Воспользовавшись новой технологией книгопечатания, Лютер обратился через голову культурных элит, доселе составлявших нерушимую стену церковной власти, напрямую к народу. История в лице Гутенберга предоставила возможности, доселе не существовавшие, и Лютер мастерски и с большим успехом ими воспользовался. Эта стена между элитой и народом была для него «линией Мажино», которую он штурмовал своим пером. В письме Венцесласу Линку он так защищал свой резкий полемический тон:
Сыновья Ревекки [уже] во чреве матери соперничали и дрались друг с другом… Даже Павел именует своих врагов то «псами», то «увечными», то «пустыми болтунами», «лживыми бабами», «слугами сатаны» и прочими подобными словами… Кто же не видит, что пророки нападают [на грех народа] с величайшим гневом и яростью? Мы просто привыкли к этим [примерам], и потому они нас не тревожат
[192].
Богословие Лютера вело его от переворота к перевороту. Например, новое понимание «священства всех верующих» означало, что вся структура Церкви безосновательна и излишня. Мысль, что существует особая каста людей, обладающих правом проповедовать, наставлять и принимать исповедь, не имеет оснований в Библии. Это – полностью человеческое изобретение, не основанное на Писании. Требование ко всем христианам подчиняться этой системе – особенно если она, как сейчас, используется для тирании, для того, чтобы силой и страхом подчинять людей власти и авторитету, исходящим не от Бога, – совершенно нестерпимо.
По названию империя принадлежит нам, в действительности – папе… Нам, немцам, преподан ясный немецкий урок. Именно тогда, когда думали достичь независимости, стали мы рабами самого безумного из тиранов; у нас есть имперское имя, титул, герб – но все наше достояние, наша власть, наши суды и законы принадлежат папе. Папа оставляет нам кожуру, а все плоды пожирает сам.
Лютер открыто провозгласил, что монополии Римской Церкви на духовность пора положить конец. Бог не отделял и не отделяет священников от мирян. Для того Иисус и сошел на землю, чтобы покончить с этими различиями, чтобы открыть врата небес для всех верующих и всех их призвать к «царственному священству». Все «заново рожденные» – часть Его Церкви; и мысль, что некоторым из них, чтобы служить Богу, нужно проходить рукоположение или пострижение в монахи – просто выдумка.
Это чистый вымысел – что папа, епископы, священники и монахи будто бы относятся к духовному сословию, а князья, господа, ремесленники и крестьяне к сословию мирскому… Все христиане воистину принадлежат к духовному сословию, и нет между ними иного различия, кроме различия по должности… Когда нам говорят, что один лишь папа может толковать Писание, – знайте, это возмутительная и вздорная ложь.
Основываясь на этом новом понимании, Лютер теперь делал то, что прежде счел бы немыслимым и невозможным. Обращаясь к немецким князьям и аристократам, он призывал их сбросить с себя оковы и освободиться. Затем шел еще дальше: раз они – князья в сем временном мире, то должны стать князьями и в мире духовном. К этому призывает их Бог; таков их долг перед Богом и перед подданными. Если папа и его представители не выполняют своих обязанностей – пусть вместо них займется этим немецкое дворянство. Лютер взывал к националистическим и антиримским чувствам, но лишь до определенного предела. Иные желали бы, чтобы он зашел в этом направлении гораздо дальше; однако, беря пример со Спасителя, который отказался, потворствуя желаниям тогдашних ревнителей, сделаться лидером политического сопротивления и попытаться силой сбросить ярмо языческого Рима – Лютер также отказался силой сбрасывать ярмо Рима «христианского». Очевидно, Лютер сознавал политические последствия своих открытий, однако мудро воздерживался от «политизации последних вещей», от попыток сделаться политическим вождем или создать утопическую националистическую программу, рядом с которой Благая Весть отступит на задний план. Лютер не сомневался: Благая Весть должна стоять в центре всего, что он делает.
Однако некоторые его союзники из лагеря гуманистов не боялись двигаться дальше в националистическом направлении. Это были Ульрих фон Гуттен и Франц фон Зикинген. Ульрих фон Гуттен – яркая фигура немецкого гуманизма, поэт, получивший от императора звание лауреата, – ненавидел Рим за его обращение с Германией. Он говорил, что Рим относится к Германии как к «корове в собственном хлеву» – безжалостно доит ее ради нечестивых итальянских излишеств и интриг; и призывал немецкие княжества и вольные города объединиться, создать единое государство, подобное Франции или Испании, и вместе противостоять ненасытной папской алчности. Гуттен надеялся привлечь на свою сторону императора Максимилиана – однако вместе с императором умерла и эта надежда. Но это не обескуражило Гуттена. Он продолжал клеймить папство, именуя его «гигантским кровососущим червем» и «ненасытным амбарным долгоносиком». Красочно описывал он, как этот «долгоносик» пробирается в амбар и…
…пожирает горы плодов земных, да еще и приводит с собой множество других обжор, что сперва сосут нашу кровь, потом поедают плоть, а под конец пытаются размолоть зубами наши кости и сожрать все, что от нас осталось. Неужто же немцы не возьмутся за оружие и не истребят эту прожорливую нечисть огнем и мечом?
[193]
Сам Гуттен был рыцарем – и о возможности «взяться за оружие» говорил отнюдь не теоретически. «Мы должны защитить нашу общую свободу, – писал он, – должны освободить наше давно порабощенное отечество»
[194]. Для него это было дело свободы и справедливости – лозунгов, очень схожими с теми, под которыми развернулась борьба за свободу 250 лет спустя по другую сторону Атлантики. Как и там, речь шла о налогообложении без представительства. Многие другие рыцари в немецких землях разделяли возмущение Гуттена папской алчностью и тиранией и мечтали сбросить римское ярмо.
Предводителем этих рыцарей был Франц фон Зикинген – яркий персонаж, нечто вроде тевтонского Робин Гуда. Гуттен познакомил его с писаниями Лютера, и после этого оба, Гуттен и Зикинген, объединили свои силы. Позже, когда Лютер не знал, защитит ли его Фридрих, Зикинген дал знать, что в любой момент, если понадобится, сотня рыцарей выступит ему на помощь. Лютер не хотел принимать это предложение, но и отказывать не спешил. Он все еще старался разглядеть во всем происходящем руку Божью – и писал Спалатину: «Неприязни к ним у меня нет, однако не хотелось бы прибегать к их помощи, если только не пожелает того Христос, мой защитник, который, быть может, и вдохновляет этого рыцаря»
[195]. В любом случае Лютер понимал, что сейчас перед ним открываются новые возможности: если Фридрих поддастся неотступному давлению папы и решит выдать Лютера, – тот найдет себе в Германии и другое безопасное убежище, где, свободный от тяжкой работы преподавателя и проповедника в Виттенберге, возможно, сможет причинить больше ущерба Риму.
