Мы видим, что в 1520 году Лютер уже принял идею полного и невозвратного разрыва с Римом. Быть может, оставалась слабая надежда на то, что Рим все-таки найдет верное решение; но сам Лютер был убежден, что идет верным курсом и не должен отклоняться от выбранного направления ни на шаг. После Лейпцига все для него переменилось. Более, чем когда-либо, он ощущал уверенность в том, что Бог на его стороне, что он защищает истину, более того, что не защищать эту истину – и есть истинная ересь, в которой повинны папа и его приспешники. Это грех против Бога. Вот почему Лютер становился все смелее. «Пусть я не могу сжигать еретиков, – говорил он, – но сожгу все их каноны!»
[196]
События прошедшего года вывели его на более одинокие и опасные богословские пути; однако здесь, на территории новообретенной свободы, как никогда расцвела его вера. Теперь он знал и чувствовал, что Бог с ним, – так, как никогда не ощущал этого ранее; и если прежде его и мучал страх перед Римом, – теперь он рассеялся. Всем, что написал и совершил Лютер за этот год, он не просто разрушил все мосты с Римом – предал их огню. Время дискуссий закончилось: теперь он не стал бы продолжать разговор, даже если бы папские нунции толпой приплыли к нему через ров, полный крокодилов, с оливковыми ветвями в зубах!
Пожалуй, самый яркий пример этого видим мы во втором трактате Лютера, ««О вавилонском пленении Церкви»», где он разбирает богословские ошибки всей церковной системы, в которой право совершать семь таинств принадлежит только священникам. Сперва Лютер опрокидывает само старинное представление о «семи таинствах»: у него, говорит он, нет ни библейского основания, ни объективных причин. То ли с безумной гордостью, то ли с пророческой властью он подвергает его ревизии, выкидывает пять таинств из семи – и говорит, что истинными таинствами являются только оставшиеся два. Лишь они, пишет Лютер, установлены самим Христом: это крещение и причащение. Остальные пять – конфирмация, брак, рукоположение, покаяние и миропомазание – человеческие выдумки: пусть отправляются на помойку, где им и место. С точки зрения Эразма, это знаменовало конец всех надежд на то, что Лютер останется в Церкви.
Прежде чем закончить третью часть своего ядовитого триптиха, Лютер еще раз встретился с Мильтицем – который, казалось, все-таки решился переплыть зловонный ров с оливковой ветвью. Чрезвычайными усилиями удалось ему уговорить Лютера написать папе Льву X еще одно письмо. Лютер так и сделал – и это письмо добралось до папы. Лютер отправил его в Рим, приложив к своему трактату «О свободе христианина». В письме, демонстрируя благородство (или, как скажут иные, слабость), он отделяет папу от его окружения и отзывается о нем даже с сочувствием: мол, не столько сам он грешит, сколько против него грешат другие. Он – жертва злых льстецов, обступивших папский престол инкубов в кровавых шапках. В роли антихриста в этом письме выступает не сам Лев X, а папство как таковое, со всей своей церковной машинерией. Папу Лютер в письме по-прежнему называет «отцом» и «святейшим Львом», стараясь отделить его от того греховного фарса, что его окружает. Он пытается дать Льву X возможность сохранить лицо, перейти на правильную сторону и сделать нечто такое, что позволит Церкви преобразиться и выжить.
Но, говоря о самой падшей Церкви, Лютер в этом письме не скупится на яростные атаки:
Церковь Римская, в былые времена святейшая из всех Церквей, ныне сделалась самым беззаконным из разбойничьих притонов, самым бесстыдным из домов разврата, истинным царством греха, смерти и ада, так что даже антихрист, если явится, не сможет ничего добавить к ее порочности…
Пусть не обманут вас эти люди, что называют вас властителем мира, уверяют, что без вашего позволения никто не может быть христианином, болтают, будто бы вы обладаете властью над небесами, адом и чистилищем… Те, что называют тебя блаженным – тебя обманывают. Они вводят тебя в заблуждение и губят пути твои
[197].
Людей, обманывающих папу, Лютер именует «безбожными льстецами» и объясняет, что в силу сложившейся ситуации считает нужным обратиться к церковному собору. Он явно не хочет оскорблять папу лично. Однако и чувств своих не скрывает:
Ваш престол, римская курия воистину мне ненавистны. Ни вы, ни кто иной не в силах отрицать, что разврат ее превосходит былой разврат Вавилона и Содома. Безбожие ее, сколько мне видится, безнадежно и неисправимо.
Что же должен был со всем этим делать изнеженный Лев X? Вера Лютера, уверенность и смелость, с которой он обращается к самому папе, по меньшей мере впечатляют; пройдет немного времени – и так же смело будет он говорить лицом к лицу с императором. Несколькими месяцами ранее он написал новому императору письмо, где говорил:
Молю Ваше Светлейшее Величество, Карла, первейшего из царей земных, о том, чтобы вы соблаговолили принять под сень крыльев ваших не меня, но само дело истины, ибо только властью этой истины дан вам меч для наказания злых и поощрения добрых
[198].
И к папе, и к императору Лютер неизменно обращался смиренно и уважительно, однако ясно давал понять: они тоже находятся под властью истины и Бога и, более того, сохраняют право на власть лишь до тех пор, пока действуют в соответствии с Богом и истиной. Можно сказать, что Лютер напоминал им об истинном, евангельском положении вещей: ни один человек не может встать над истиной или над законом Божьим, и даже он, скромный монах, вправе требовать от власть имущих, чтобы они правили в соответствии с истиной и Божьими законами. Так богословие Лютера, основываясь на поразительном евангельском призыве к равенству, актуализировало этот призыв, вывело его в политическую плоскость – и тем навеки изменило наш мир.
Сам трактат, однако – сочинение совсем иного толка. Начинается он с примечательного силлогизма или, говоря словами самого Лютера, «двух предпосылок о свободе и рабстве духа»:
Христианин является совершенно свободным господином всего сущего и не подвластен никому.
Христианин является покорнейшим слугой всего сущего и подвластен всем
[199].
В последнем из трех трактатов Лютер проговаривает последствия идеи sola fide (спасения одной верой), смело декларирующей, что спасение приносит нам вера в Иисуса, а не наши собственные нравственные усилия. Своей смертью на кресте Иисус уже сделал все необходимое, чтобы привести нас на небеса, – нам остается только ему довериться. Пытаться прибавить к тому, что сделал Иисус, какие-то собственные дела, – нелепо, не говоря уж о том, что это ересь, оскорбляющая Бога. Мы не можем заслужить рай своими делами; Иисус уже сделал это за нас. Все, что нам нужно – принять Его свободный дар. Увидев величие этого дара, мы начнем творить добрые дела свободно, в виде благодарности за уже дарованное Богом спасение, а не для того, чтобы его заслужить. Принимая свободный дар любви Божьей в Иисусе, мы испытываем естественное желание любить в ответ и Бога, и ближнего:
