Когда Бог по чистому милосердию Своему, без всяких моих заслуг, одаривает меня несказанными богатствами, – неужели же я свободно, радостно, от всего сердца не поспешу сделать все, чем могу Его порадовать? Как Христос отдал Себя за меня, – так и я, подражая Христу, отдам себя ближнему
[200].
Приняв Христа, мы немедленно становимся праведниками – благодаря Его праведности, а не тому, что сделали или можем сделать сами. Добрыми делами мы не в силах заслужить благоволение Божье. Это благоволение у нас уже есть – хоть мы и грешники, которые грешат и не могут перестать грешить. Верою обратиться к Богу – именно как грешники, понимая, что мы грешники, – и воззвать к Нему о помощи, признав свою беспомощность, – вот и все, что мы можем для себя сделать. И в этот миг – когда мы признаем свое положение и с верою обращаемся к Богу, – Бог немедля покрывает нас Своей праведностью. А наша благодарность Богу за этот свободный дар праведности и спасения вызывает в нас желание порадовать Его добрыми делами. Мы творим добрые дела не из какой-то тяжкой формальной обязанности, не в надежде заслужить этим благоволение Бога, но из чистой благодарности за то благоволение, что у нас уже есть. Наше служение Богу уже искуплено – и бескорыстно. Такова сила веры в Христа. Все низменное, все мертвое верою искупается и преображается в жизнь и славу.
Эту мысль Лютер выражает в типичном для него красочном образе. «Что за неравный брак! – восклицает он. – Христос – богатый, благородный, благочестивый жених – берет себе в жены нищую, грязную уличную потаскушку, искупает ее от всякого зла, осыпает своими сокровищами». Павел и Августин, возможно, никогда бы так не выразились – однако именно это неоспоримо и неизбежно вытекает из их богословия. Эта основная богословская мысль стала для Лютера плодородной почвой, из которой произросло все остальное. Если мы, грешники, обреченные на ад, полностью искуплены – значит, нет в нашем мире такого зла, такого уродства, какое невозможно было бы преобразить и искупить. Следовательно, нет в нашем мире ничего такого (включая и наши тела, и все телесные проявления, в том числе и сексуальность), от чего благочестивый человек должен бежать или стремиться это преодолеть; все, что есть в мире, нужно принимать с распростертыми объятиями, – так, как принимает и искупает весь мир Бог. Ничто в мире не должно погибнуть, исчезнуть, погрузиться в забвение – все в нем искуплено и радостно шествует в вечную славу Божью.
Однако рано или поздно этой бешеной продуктивности должен был настать конец. Новый император наконец обратил внимание на Германию; и Рим возобновил свои попытки изловить дикого кабана, разоряющего нежные папские виноградники.
Глава девятая
Булла против Лютера
Ты погубила истину Божью – и ныне Господь погубит тебя. Пусть пожрет тебя огонь!
Мартин Лютер, при сожжении папской буллы
Лютер писал трактат за трактатом – а тем временем за девятьсот миль к югу от него, в сияющих мраморных дворцах Рима, вновь закрутились позолоченные шестеренки папской машинерии. В феврале 1520 года Каэтан стал сопредседателем комиссии по исследованию лютеровых писаний, а в марте добился их осуждения в Левенском и Кельнском университетах. Когда зловоние этих махинаций долетело до Лютера, он остался непоколебим: «На это осуждение, – писал он, – мы обратим не больше внимания, чем на бессвязные крики пьяных баб»
[201].
Из Лейпцига Эк направился в Рим. Попал туда лишь в марте 1520 года – однако, едва приехав, развернул бурную деятельность против своего противника. Он написал отчет о дебатах, в котором подчеркнул, что спор вышел далеко за пределы вопроса об индульгенциях. Рассказал о том, как Лютер практически открыто перешел на сторону гуситов, как заявил, что и папские соборы, и сам папа могут ошибаться. Разумеется, ни Эк, ни обитатели Рима, занятые «делом Лютера», не знали еще о трех великих трактатах, которые предстояло написать Лютеру в этом году – и о том, что в них он зайдет куда дальше, чем в Лейпциге. Во всяком случае, Эк присоединился к римской группе борцов с Лютером, занятых составлением против него папского указа. Каэтан считал, что в этом документе необходимо методично изложить все обвинения против Лютера и каждое из них обосновать, но Эк с ним не соглашался, считая, что сомнительные утверждения Лютера достаточно перечислить. В конце концов Эк победил – и на свет появилась булла
[202] с упоминанием сорока одной статьи, каждая из которых осуждалась как «еретическая, или соблазнительная, или оскорбительная для благочестивых ушей, или опасная для простых умов, или противная католической истине» (2); однако какие именно из этих сорока одного пунктов можно назвать ересью, оставалось неясным. Нечто подобное было проделано и сто лет назад с Яном Гусом.
2 мая Эк был избран для того, чтобы представить готовую буллу папе Льву, который, как предполагалось, добавит к ней вступительное слово. Лев в это время, покинув шумный и зловонный Рим, развлекался охотой в своем роскошном имении Мальяна на Тибре. Он увлекался этим благородным спортом и много времени проводил за городом в охоте на кабанов. Известно, что Лев даже шокировал папского церемониймейстера, сбрасывая на время охоты неудобное папское одеяние и облекаясь вместо него в охотничий костюм
[203]. Сохранились рассказы о том, что зайцев и прочей дичи, испокон веков обитающей в местных лесах, папе-Нимвроду было недостаточно – и специально для него в охотничьи угодья выпускали зверей, выращенных на фермах неподалеку. Но и этого ему казалось мало – и, чтобы удовлетворить его охотничий пыл, в леса на Тибре порой привозили экзотических зверей. Однажды в Мальяну привезли даже старого и немощного леопарда – и здесь, от холеных рук папы Льва, несчастный зверь нашел свой конец.
«Exsurge Domine», 1520. Aetatis 36
Здесь, на лоне природы, среди охотничьего снаряжения, написал Лев латинское вступление к булле, в котором уподобил Лютера «дикому кабану», разоряющему виноградник Господень. Чуть дальше в том же вступлении Лютер каким-то волшебством превратился в ядовитого змея, притаившегося на поле Господа. Сознательно ли понтифик превратил Лютера из свиньи в змею или просто оговорился, а приближенные не решились указать ему на ошибку – история умалчивает. Булла получила свое название по первым громогласным словам вступления – «Exsurge Domine», что означает: «Восстань, Господь!» Далее Лев писал (и Лютера, несомненно, должна была поразить ирония, заключенная в этом риторическом ходе): «Восстань, Павел, учением своим и смертью своей просветивший и поныне просвещающий Церковь! Восстаньте, все святые, вся вселенская Церковь, ибо враг нападает на ваше толкование Писания»
[204].
