Если меня вызовут туда, – разумеется, поеду и приложу все силы, чтобы туда попасть, даже если не смогу дойти сам и меня придется нести, как больного. Ведь для меня нет сомнений, что, когда призывает император, – призывает Господь. Более того: если ко мне применят силу, что очень вероятно (ибо, очевидно, меня хотят призвать туда не для того, чтобы чему-то научить), – и здесь я положусь на Господа. Жив и правит миром Тот, Кто спас трех отроков из печи царя Вавилонского. Если Бог не захочет сохранить мне жизнь, – что ж, моя голова немного стоит в сравнении с головой Христа, отправленного на смерть людьми, не ведавшими, что творят: для всех камень преткновения, для многих погибель. Позаботимся лучше о том, чтобы не выставлять Благую Весть, которую мы наконец начали проповедовать, на посмешище перед безбожниками и не давать врагам повода похваляться своей победой, говоря, что мы не осмелились исповедовать то, чему учим, и побоялись пролить за это кровь. Да сохранит нас милосердный Христос от такого малодушия и такой похвальбы врагов наших. Аминь
[215].
Получив наконец от императора приказ явиться на рейхстаг, Лютер понял: грядет событие большой исторической важности. Для него это было ни более ни менее как новая схватка двух сил, враждующих со времен грехопадения. Известно, что Лютер не любил хранить документы – но это письмо он сохранил и передал, как реликвию, своим потомкам.
Глава десятая
Рейхстаг в Вормсе
На том стою и не могу иначе. Да поможет мне Бог. Аминь.
Мартин Лютер
Если мне покажут, в чем моя ошибка, я первый брошу свои книги в огонь.
Мартин Лютер
На рейхстаг в Вормс
[216] Лютер отправился 3 апреля, в среду пасхальной недели. Карл отправил ему приказ с имперским герольдом Каспаром Штурмом: теперь этому герольду, вместе со своим слугой, предстояло проехать триста миль во главе процессии, везя с собой охранную грамоту, обеспечивающую Лютеру безопасность. Нашивка на рукаве у герольда – имперский орел – предупреждала всех и каждого, что причинить вред ему или его спутникам – все равно что напасть на самого императора. Понимая важность этой поездки для Лютера, в снаряжении его в дорогу принял участие весь Виттенберг. По распоряжению городского совета и на средства ювелира Христиана Деринга для Лютера изготовили карету. Университет выделил ему двадцать гульденов на дорожные расходы, а герцог Иоганн, брат Фридриха, и друг Лютера Иоганн Ланг добавили к этому свои взносы.
Портрет Лютера в докторской биретте. Лукас Кранах. 1521
Хоть Штаупиц и освободил Лютера от послушания августинскому ордену, Лютер последовал старой августинской традиции путешествовать по двое: спутником его в этой поездке стал некий Иоганн Петценштейнер из Виттенбергского монастыря, ничем более не прославившийся. Впрочем, и без спутника-монаха Лютеру едва ли пришлось бы скучать в одиночестве. В карете с ним ехали его друг Николас фон Амсдорф, а также Петер Швауэ, молодой дворянин из Померании: он слушал выступление Лютера в Лейпциге и был так им очарован, что немедля переехал в Виттенберг и сделался его учеником. По дороге Лютер читал и объяснял своим спутникам книгу Иисуса Навина, а порой развлекал их игрой на лютне.
Везде, где останавливалась процессия, Лютера встречали толпы почитателей. Быть может, до сей поры он не вполне понимал, насколько широко распространились и книги его, и учение; открытие это было и поразительным, и радостным, и в чем-то пугающим. Теперь не приходилось сомневаться: Лютер стал знаменитостью – пусть в эти времена и в этой части света самого такого понятия еще не существовало. Все знали его дело во всех подробностях; все хотели посмотреть на человека, который не побоялся бросить вызов римскому папе, а теперь готов предстать перед самим императором.
Являлся ли когда-нибудь прежде – в Германии или в любой иной стране – народный защитник и заступник, готовый возвысить голос за простых людей перед теми, кто их тиранит и гнетет? В этом смысле Мартин Лютер стал в истории чем-то совершенно новым. Благодаря гравюрам Кранаха, широко разошедшимся по свету, внешность Лютера стала известна всем, кто читал его книги – а кто их не читал? Чьи лица в истории – если не считать лиц царей, королей и императоров на монетах – расходились такими тиражами и становились узнаваемы в каждом доме? Родился народный герой – а с ним, в каком-то смысле, и сам народ. В первый раз на сцену мировой истории вышли народные массы, с монахом из Виттенберга во главе – вышли, чтобы никогда более не прятаться в тени. В этом смысле в Виттенберге тоже родилось будущее.
Для всех этих людей, ждущих, когда Лютер проедет в своей карете через их город, все это казалось какой-то сказкой, а сам он – сказочным героем, рыцарем, бесстрашно борющимся за истину и справедливость. Многие были уверены, что едет он на смерть, – и прямо ему об этом говорили. В городе Наумбурге некий клирик из самых лучших побуждений подарил ему портрет Савонаролы, сожженного на костре в 1498 году почти за то же, что делал сейчас Лютер. Как поступил Лютер с этим благонамеренным, но странным и довольно-таки зловещим подарком – история умалчивает.
То, что Лютер в каком-то смысле стал первой знаменитостью современного мира, прямо связано с огромной распространенностью его публикаций, вместе с портретами Кранаха. За месяц до того Лютер отправил письмо Спалатину, вложив в него, по предложению Кранаха, несколько экземпляров своих книг с автографами
[217]. Новые технологии, позволяющие печатать книги в почти неограниченном количестве и снабжать их гравированными иллюстрациями, сделали возможным то, что было невозможно прежде: теперь автор – лицо и живой голос, умеющий говорить с простыми людьми, – мог беспрепятственно выйти в мир и напрямую заговорить с булочниками, мясниками, свечниками, со всеми этими обывателями, не знающими латыни, которых никто до сих пор не приглашал принять участие в обсуждении мира, в котором они живут, и учреждений, определяющих собой их жизнь. Как же льстило им, должно быть, что этот великий ум, этот даровитый и влиятельный человек говорит с ними как с равными – и выступает перед папой и императором в их защиту! Подобного история еще не знала.
