Первой остановкой на пути маленького каравана стал Эрфурт: город, где Лютер учился, где ушел в монастырь и откуда переехал в Виттенберг, провожаемый не самыми добрыми чувствами собратий-монахов. Но теперь все изменилось. Едва карета Лютера приблизилась к городу, навстречу ему выехал эскорт из шестидесяти всадников: конные горожане, под предводительством эрфуртского гуманиста Крота Рубиана, когда-то соученика Лютера, а теперь ректора местного университета, торжественно сопроводили его карету от городских ворот до центральной площади. Въехав в город, Лютер был глубоко тронут тем, что увидел. Улицы Эрфурта переполнились его почитателями. Иные даже залезли на стены и на крыши, чтобы хоть одним глазком взглянуть на великого человека, в одно время с которым им выпало жить. Поэт Эобан Гесс прочел Лютеру хвалебную оду, сравнивая его труды в Церкви с пятым подвигом Геракла – расчисткой Авгиевых конюшен.
В воскресенье Лютер произнес проповедь в местной церкви – и церковь была так набита народом, что в какой-то миг галерея, на которой столпилось невиданное множество людей, затрещала, словно готовая обрушиться. Люди бросились кто куда, кто-то побежал к окнам и начал высаживать рамы, чтобы прыгать вниз. Но Лютер, убежденный, что все это проделки сатаны, желающего помешать его проповеди, успокоил людей: приказал стоять спокойно, уверил, что галерея не обрушится, – и так оно и вышло. Здесь же, в Эрфурте, к процессии присоединился еще один человек – Юстус Йонас, теперь преподававший на здешнем богословском факультете.
Приехав в Готу, Лютер и там произнес проповедь. Однако в то самое время, как он проповедовал с кафедры, с церковной колокольни вдруг сорвались несколько камней и с шумом рухнули наземь. И снова Лютер не усомнился в том, что это проделки дьявола. Двести лет колокольня стояла спокойно, ничего с нее не падало – с какой же стати начала она рушиться именно теперь, когда Лютер проповедовал слово Божье? Лютер знал, что его путешествие имеет важное духовное значение и очень тревожит сатану. Но что дьявол может с ним поделать? Лишь бессильно бесноваться на берегах, между которыми с ревом мчится вперед мощный поток Святого Духа.
Дальше дорога привела их в Тюрингию, в любимый Лютером Айзенах. Однако вечером в Айзенахе Лютер серьезно заболел: у него началась лихорадка, и друзья даже опасались за его жизнь. Пришел врач – и сделал то, что обычно делали в те времена доктора, когда не понимали, что за болезнь перед ними и как ее лечить: пустил Лютеру кровь и прописал хорошую дозу шнапса. Как ни странно, такое лекарство сработало: скоро Лютер оправился, по крайней мере настолько, что мог ехать дальше. Он был убежден, что и эта внезапная болезнь – дело рук врага рода человеческого и истины, готового на все, чтобы помешать Божьим замыслам; и все эти препятствия лишь убедили его в необходимости во что бы то ни стало добраться до Вормса. Миконий, написавший в 1541 году хронику путешествия Лютера, передавал такие его слова: даже если, мол, на пути его встанет огонь до небес – и тогда он выполнит приказ императора, явится в Вормс и не убоится «пнуть Бегемота прямо в его великанские зубы»
[218]. Все трудности, что встречал Лютер на пути, лишь укрепляли в нем сознание величия и важности его задачи.
Во Франкфурте Лютер чувствовал себя гораздо лучше и снова играл своим спутникам на лютне. Спалатин в это время уже приехал в Вормс – и то, что он там встретил, наполнило его тревогой за Лютера. Он отправил своему другу письмо с просьбой не приезжать: нет никаких сомнений, писал он, что здесь того ждет осуждение и казнь. Но Лютер оставался непреклонен. Вот что писал он Спалатину из Франкфурта:
Я еду, мой Спалатин, хоть сатана и делает все возможное, пытаясь задержать меня болезнями и иными способами. Болею всю дорогу от Эйзенаха – и, признаюсь, так худо мне никогда еще не было. Разумеется, я понимаю, что указ Карла был выпущен с целью меня запугать. Однако жив Христос – и мы войдем в Вормс, хотя бы сами врата ада и все силы мира сего встали у нас на пути. Прилагаю к этому письму копии писем императора. Продолжать переписку не вижу нужды: скоро уже мы встретимся лицом к лицу и я своими глазами увижу то, что мне предстоит, – а до тех пор не стоит поддаваться уловкам сатаны, которого я презираю и на него плюю. Итак, готовь для меня квартиру. Прощай
[219].
Позднее Спалатин писал: «Он готов ехать в Вормс, даже если здесь его встретит столько же бесов, сколько черепиц на крыше!»
[220]
Наконец процессия достигла Оппенхайма и берегов Рейна. Здесь паром перевез карету и лошадей на другой берег – и 16 апреля, около 10 утра, процессия наконец въехала в Вормс, скорее всего, через Майнцские ворота. Все, кто об этом писали, отмечают, что зрелище было примечательное. О прибытии Лютера возвестили звуки рогов, и двухтысячная толпа высыпала на улицу приветствовать его. (Всего население города составляло семь тысяч человек, но во время рейхстага оно удвоилось.) К имперскому герольду теперь присоединился шут в дурацком колпаке, распевавший песенку:
[Наконец приехал тот, кого мы так долго ждали!
На твой приезд мы надеялись даже в самые мрачные дни!]
[221]
Швауэ писал, что все это напоминало вход Иисуса в Иерусалим в Вербное воскресенье. От этого захватывало дух. Разумеется, Лютер не мог не спрашивать себя, не последует ли и для него за Вербным воскресеньем – Страстная пятница; однако мысленно повторял: «Да будет воля Твоя», – и предоставлял решение Богу.
Радостный прием, оказанный Лютеру в Вормсе, страшно разозлил папского нунция Алеандра; он винил императора за то, что тот все это позволил. По убеждению Алеандра, цацкаться с наглым монахом, которого он называл «саксонским драконом», было совершенно недопустимо. К тому же приезд в Вормс самого Алеандра, разумеется, ни в малой мере не напоминал торжественный въезд Лютера. Никто не приветствовал его у ворот; для жилья ему отвели лишь одну комнату, тесную и холодную; а когда он выходил на улицу, жители Вормса перешептывались и грозили кулаками ему вслед.
Слишком хорошо Алеандр понимал, что Лютер сделался в Германии народным героем. Он писал в Рим: «Вся Германия нынче восстала: девять десятых готовы идти в бой с криком “Лютер!”, а у той одной десятой, что к Лютеру равнодушна, боевой клич – “Смерть римской курии!”». Этого монаха, продолжал Алеандр, необходимо уничтожить, а поднятую им революцию безжалостно подавить, и чем скорее, тем лучше. Особенно поражало Алеандра, что весь народ не только на стороне Лютера, но и во всех подробностях знаком с его делом. «На знаменах у них у всех, – писал он, – даже у тех, кто симпатизирует нам (или, скорее, себе самим) – требование собрать собор и провести его в Германии»
[222]. Особенно раздражали его резные гравюры, изображающие Лютера с голубем, – красноречивый ответ на вопрос, вдохновляет ли его Святой Дух, или с нимбом, как будто в святости Лютера не оставалось уже никаких сомнений.
