Можно лишь воображать себе, какие мысли, какие чувства кипели в душе и сердце Лютера на этом пути. Он не был настолько предан миру духовному, чтобы совсем не дорожить жизнью, – и не только размышлял о возможности мученичества, но и признавал, что, по заповеди Иисусовой, кесарю следует отдавать кесарево
[250]. Он уважал власти предержащие – и раздумывал над тем, не стоит ли написать императору, который, несомненно, сейчас страшно на него зол.
Позднее в тот же день, из Фридберга к северу от Франкфурта Лютер написал императору большое письмо. Письмо было выдержано в самом смиренном и уважительном тоне, однако в нем Лютер высказал новую, поистине поразительную для тогдашнего мира идею, почерпнутую им из Евангелия: ни папа, ни император не обладают властью помимо той, что дарована им Богом. В этом звучало эхо диалога Иисуса с Пилатом, когда тот спросил: «Не знаешь ли, что я имею власть распять тебя?», а Иисус ответил: «Ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было даровано тебе свыше»
[251]. Лютер заново открыл рычаг, способный перевернуть мир – рычаг, ставящий всех наравне перед Богом. Это и есть то, что делает нас свободными, – равенство подданных Царя царей.
На следующий день, 29 апреля, еще во Фридберге, Лютер сказал Каспару Штурму, имперскому герольду, что теперь он в безопасности и Штурм может оставить его и возвращаться к своим обязанностям. Дело было серьезное – Лютеру пришлось даже написать письменный отказ от услуг герольда; к этому документу он присовокупил письмо, которое попросил Штурма передать Спалатину. В письме к Спалатину он передавал привет и наилучшие пожелания Паппенгейму, имперскому маршалу. Кроме того – и это, пожалуй, всего важнее, – сюда же он присовокупил пространное письмо к императору. Насколько все это было спланировано заранее, мы не знаем – но точно знаем, почему Лютер отпустил Штурма: он ожидал того, что вскоре и последовало.
Похищенный
Двадцать восьмого числа Лютер, по всей видимости, ночевал во Фридберге. Штурм уехал двадцать девятого. Вместе с оставшимися своими спутниками Лютер отправился в Грюнберг, где провел следующую ночь, а затем проехал сорок миль до Бад-Херсфельда. Там городской совет и аббат местного монастыря устроили ему торжественную встречу. Лютер описал ее в письме к Спалатину:
Едва ли ты поверишь в то, как по-дружески принял нас хердсфельдский аббат! Выслал своих канцлера и казначея на добрую милю вперед, чтобы нас встретить, а возле своего монастыря появился сам вместе с многочисленными всадниками и сопроводил нас в город. Городской совет встречал нас за воротами. В монастыре аббат угостил нас роскошным ужином и отдал в мое распоряжение собственную спальню. [На следующее утро] они убедили меня произнести проповедь. Напрасно убеждал я их, что монастырь потеряет дарованные ему привилегии, если императорские чиновники сочтут, что этой проповедью я нарушил условия охранной грамоты, – ведь мне запретили проповедовать в пути. Однако, продолжал я, слово Божье превыше всего – и его нельзя замалчивать
[252].
На следующий день Лютер и его друзья приехали в Айзенах: здесь Лютер тоже проповедовал. Он верил и исповедовал, что слово Божье нельзя замалчивать, – и сам этого делать не собирался; приказы людей, запрещающих проповедовать Благую Весть, он считал для себя необязательными, ибо превыше всего ставил свой долг перед Богом. В менее важных вопросах Лютер вел себя иначе: однако, как ясно писал он и в письме к императору, и во многих других случаях, слово Божье – нерушимая святыня, и долг пастыря – проповедовать его везде, где только возможно, вопреки любым человеческим стеснениям и запретам
[253]. Он понимал, что этим подвергает опасности свою жизнь; однако в этом случае, как и в других, Лютер, по всей видимости, действительно полагался на Бога. Впрочем, штатный проповедник в Айзенахе не стал заходить так далеко, как его коллеги в Бад-Херсфельде. Он не мешал Лютеру проповедовать, однако, чтобы обезопасить от репрессий себя, заранее подал протест в городской совет.
К югу от Айзенаха жили родственники Лютера, которых он хотел навестить: поэтому Юстуса Йонаса, вместе с Шурффом и Швауэ, он отослал вперед, в Виттенберг. Лишь с двумя товарищами – монахом Петценштейнером и своим другом Амсдорфом – отправился он в близлежащую Мёру, деревню, где родился его отец Ганс. Там троица переночевала у родных Лютера, а на следующий день снова двинулась в путь. Однако не успели они проехать и пяти миль, как в лощине близ замка Альтенштайн их окружила группа вооруженных всадников. Неизвестно, знал ли о заговоре Петценштейнер – но известно, что, увидав «разбойников», он выпрыгнул из кареты, бросился бежать и в тот же вечер прибыл в Вальтерсхаузен. «Разбойники», наставив на кучера устрашающие арбалеты, грубыми голосами и с проклятиями поинтересовались, кого он везет. Кучер, явно не посвященный в заговор и дрожавший за свою жизнь, пролепетал то, что они, без сомнения, уже прекрасно знали. Амсдорф понимал, что происходит, однако, чтобы не вызывать подозрений у кучера, принялся проклинать «разбойников» и с ними браниться. Но те, ничего не слушая, вытащили Лютера из кареты – грубо, однако позволив ему захватить с собой Новый Завет и еврейскую Библию, – и заставили его бежать за своими лошадьми, пока не скрылись из виду. Едва горизонт очистился, они – как Лютер и ожидал – остановились и заговорили с ним совсем иным тоном. Ему помогли снять монашеское одеяние и облачили в рыцарскую одежду, чтобы ни один встречный не заподозрил в нем монаха, и усадили верхом на коня. А чтобы никто их не выследил, отправились в дорогу кружным путем – по извилистым тропкам в сердце тюрингских лесов.
Кто же были эти похитители? Как и следовало ожидать, друзья Фридриха. Один – кастелян
[254] знаменитого Вартбургского замка, Ганс фон Берлепш; второй – властитель близлежащего замка Альтенштайн. Оба убедительно сыграли свои роли – и после долгого путешествия по темным лесам, незадолго до полуночи, пересекли по деревянному мосту ров, за которым их «пленник» был в безопасности. План, задуманный Фридрихом и разработанный его приближенными, был исполнен. Лютер находился в замке Вартбург – и почти никто во всей империи об этом не знал; хотя и можно было надеяться, что слухи о похищении скоро разнесутся по стране и многие решат, что Лютер убит.
Вспомнив, что эдикт против Лютера был издан императором, мы начинаем лучше понимать средневековый мир, в котором, словно в каком-нибудь мусульманском халифате, Церковь и государство фактически образовывали своего рода теократию. Мы видим, что там, где они были едины, подлинной, «свободной» Церкви не существовало; и, хотя Лютер еще не задумывался об отделении Церкви от государства или о религиозной свободе в нашем понимании, – усилия его, несомненно, были направлены на это. Чтобы освободить Благую Весть – освободить Свободу, – требовалось вырвать ее из ткани мира и позволить ей остаться в одиночестве.
