В любом случае, Вормсский эдикт против Лютера представлял собой нечто вроде фетвы на «еретика»: теперь Лютера должны были арестовать и, скорее всего, казнить. Вполне вероятным казалось, что какой-нибудь убийца или банда убийц подстерегут его в пустынном месте и положат конец его жизни, не объявляя об этом во всеуслышание, – и вполне естественно было подумать, что за этими убийцами будет стоять император или папа. Именно так и решили многие, когда Лютер исчез. В течение долгих месяцев его полу-добровольного заточения многие гадали, жив ли он. И если Лютера больше нет в живых, – куда же перекинется зажженное им пламя?
Далеко в Нидерландах Альбрехт Дюрер писал:
Не знаю, жив ли он [Лютер] или убит – но в любом случае он пострадал за истину христианства. Если мы потеряем этого человека, писавшего яснее многих авторов за сотни лет, – пусть Бог дарует его дух другому. Книги его заслуживают великого почитания: не их следует сжигать, как того требует приказ императора, а скорее книги его врагов. О Боже, если Лютер мертв, кто же теперь станет объяснять нам Евангелие? А если он жив – что еще напишет для нас в следующие десять или двадцать лет?
[255]
Глава двенадцатая
Вартбург
Хотел бы я, чтобы Карлштадт опровергал необходимость безбрачия более подходящими для этого цитатами из Писания!
Мартин Лютер
На высокой горе – одиноком острове среди зеленого моря, распростершегося от края до края окоема, – стоит замок Вартбург
[256]. Построенный в 1067 году тогдашним тюрингским графом, известным как Людвиг Шпрингер
[257], ко времени Лютера Вартбург был уже прославленным местом. Для Лютера он стал, должно быть, чем-то вроде ковчега, плывущего над бурными водами. Время, которое провел здесь Лютер, скоро сделалось легендарным, а само слово «Вартбург» стало нарицательным для его изгнания
[258]. В наше время, взирая на Вартбургский замок, большинство людей прежде всего вспоминают о том, что здесь Лютер совершил одно из величайших своих деяний, более чего-либо иного отражающее смысл его деятельности в целом: перевел Новый Завет на немецкий язык, навеки освободив из латинского плена простую песнь свободы, разлетевшуюся по всему миру, – песнь, которую никому и никогда больше не удастся заглушить.
Однако, когда Лютер приехал сюда, таких планов у него не было. Здесь, в Вартбурге, он был один и никому не известен. Никто в замке, кроме самого кастеляна Берлепша, не ведал, кто их новый сосед. Берлепш устроил его в маленьком помещении – две крошечные комнатки, очень скудно обставленные, – которое обычно использовалось в качестве «гауптвахты» для провинившихся рыцарей. «Гауптвахта» находилась поблизости от комнат самого Берлепша во внешней части замка, но вдали от всех прочих жилых помещений, так что Лютер здесь никому не мозолил глаза. Из комнат Берлепша в комнаты Лютера вела лестница в несколько ступеней: каждый вечер она перегораживалась цепью и запиралась на замок. В первое время в Вартбурге Лютер видел только Берлепша да еще двоих пажей – мальчиков из дворянских семей, которые приносили ему еду. Как объяснили им присутствие в замке этого загадочного человека, мы не знаем. Известно одно: для всего света, не считая горстки смельчаков, принявших участие в заговоре, монах по имени Мартин Лютер, одними прославляемый, а другими поносимый, перестал существовать. Едва он переступил порог замка, обращаться к нему начали исключительно как к «юнкеру Георгу»
[259]. Теперь он должен был и выглядеть, и вести себя как другие рыцари в замке – и прежде всего поскорее зарастить тонзуру. Кроме того, он отрастил бороду и, сняв монашескую рясу, облачился в элегантный наряд благородного рыцаря. Теперь он носил рубаху из тонкого льна, модный дублет и лосины с гульфиком – все для того, чтобы, когда он выйдет из заточения, никто из встречных не догадался, кто стоит перед ним.
Из суеты, многолюдности и драматических событий Вормса перенестись в такое тихое пристанище – само по себе это, должно быть, стало потрясением; и ведь Лютер не знал, сколько времени здесь пробудет. Он не привык ни к полному одиночеству, ни к изобилию свободного времени. Однако, похоже, выбора не было. Чем же заняться? Разговаривать он поначалу мог только с Берлепшем, из книг у него было с собой лишь две – те, что удалось захватить с собой из кареты, греческий Новый Завет с переводом Эразма, издание 1516 года, и еврейская Библия. Для человека, привыкшего жить и дышать книгами, это было поистине драконовское ограничение. Однако это были не просто книги – книги книг; и дальше мы увидим, что Лютер сумел найти им поистине великое применение.
Из окон комнатки Лютеру открывался захватывающий пейзаж – бескрайний Тюрингенский лес, в начале мая зеленый и цветущий. В самые ясные дни на северо-востоке можно было увидеть гору Хоэр-Майснер, что в Гессене, в тридцати милях от замка. В письмах к друзьям Спалатину, Амсдорфу и Меланхтону – единственным, кто (не считая тех, кто привез его сюда) знал, где он, – Лютер писал, что обитает сейчас «в птичьем краю» и «в обители воздуха». Неодолимая сила вырвала его из привычного мира студентов, преподавателей и ученых споров – и вознесла на вершину горы, открытую всем ветрам, под самый свод небес. Однажды он написал: сидя у окна, он слышит, как птицы «поют, день и ночь изо всех сил своих воспевая хвалу Богу»
[260]. В другом письме назвал Вартбург своим «Патмосом» – островом, куда апостол Иоанн был сослан римским императором за «слово Божье и свидетельство об Иисусе Христе»
[261]. Там, в изгнании, апостол написал книгу, ныне известную нам как книга Откровения; и в недалеком будущем Лютеру предстояло последовать его примеру – написать очень и очень многое, а в заключение ту же книгу Откровения перевести. Ибо, начиная с декабря, Лютер взялся за великую задачу – перевод Нового Завета целиком на немецкий язык.
Гравюра, изображающая Лютера в образе «юнкера Георга». Лукас Кранах. 1522
