Все это предначертано было Богом, дабы испытывать тех, кому принадлежит власть, держать их в страхе и предостерегать о погибели. Ибо великие богатства, слава, власть и честь, не говоря уж о льстецах, без которых ни один господин не обходится, – все это осаждает сердце князя, подвигая его к гордости, к забвению Бога, к пренебрежению народом и общим благом, к распутству, богохульству, надменности и лени, – короче говоря, ко всякому злу и пороку. И если князь не укрепит дух свой сими примерами и не защитит себя, словно крепостной стеной, страхом Божьим, – как устоит?
[282]
Пророческая смелость Лютера в его обращениях к папе и императору – а также к Фридриху, Альбрехту Майнцскому и многим другим сильным мира сего, – лишь еще один пример того, что можно назвать новым открытием Благой Вести, спасением ее из-под глыб средневековых церковных и политических структур. Лютер не чувствовал себя намного ниже этих земных властителей, поскольку все мы ходим под одним Богом. Всякая власть – от Бога, а во Христе все едины и все судятся одинаково; раз так, значит, у Лютера как христианина есть и право, и даже долг говорить властителям истину, предупреждать о возможных ошибках или указывать на ошибки уже совершенные: как ради их собственных душ, так и ради душ тех, кем они правят. Страх Божий для Лютера превышал страх перед земными властями, так что он чувствовал себя свободным говорить ясно и прямо, зная, что слова его идут не от эгоистичных страстей, а от желания привнести в ситуацию Бога и Его Благую Весть. В том, чтобы обращаться к властителям с проповедями и предупреждениями, Лютер видел не только свое право, но и первейший долг. С этого начал он в 1517 году, опубликовав свои Тезисы: но время шло – и первоначальная робость его и страх оскорбить вышестоящих малу-помалу уходили, пока не исчезли совсем. Теперь осторожность в речах он считал скорее плодом мирской мудрости и «страха человеческого», чем истинной веры и служения Богу.
За время пребывания в Вартбурге изменилось и отношение Лютера к оппонентам. До Вормса на встречах с Каэтаном Лютер держался вежливо, любезно и даже по большей части дружелюбно. Однако в Вартбурге пришел к мысли, что в Вормсе допустил ошибку, даже не попытавшись обличить своих противников в стиле ветхозаветного пророка. Он понимал, что это, скорее всего, привело бы его к смерти – но, как мы уже отмечали, умереть не страшился. Страшился он лишь одного: не сделать того, чего хочет от него Бог, – и теперь чувствовал, что в Вормсе, возможно, сплоховал. Мы читаем об этом в письме его к Спалатину от 9 сентября, где он критикует Эразма за уклончивость на грани малодушия. Он всегда знал, пишет он, что пути его с Эразмом и Фабрицием Капитоном
[283] однажды разойдутся:
Ибо я видел, что Эразм далек от познания благодати: во всех писаниях заботит его не крест, но мир. Он полагает, что все на свете можно обсудить и устроить «цивилизованно», благожелательно и по-доброму. Но уговорами Бегемота
[284] с места не сдвинуть, и от ласковых слов ничего не меняется к лучшему… Своими писаниями они [Эразм и Капитон] ничего не достигают, поскольку стараются не упрекать, не кусать, не оскорблять. Но, когда пап [и епископов] увещеваешь цивилизованно, они принимают это за лесть и продолжают в том же духе, как если бы получили право оставаться такими, как есть, – довольные тем, что их боятся и никто не осмеливается возразить им в открытую.
Размышляя об этом, Лютер задавался вопросом, не был ли слишком мягок и сам:
Я также очень опасаюсь, и совесть тревожит меня, ибо в Вормсе я, последовав твоему совету и совету [наших] друзей, держал дух свой в узде и не явился подобно Илии перед этими идолами. Если бы мне появиться перед ними сейчас – о, тогда они услышали бы нечто иное! Но довольно об этом
[285].
Нечто подобное говорит он и в письме от 1 ноября, в отношении своей готовности бежать от императора в Вартбург:
Я скрылся от глаз людских, повинуясь совету друзей. Поступил так против собственной воли – и по сей день не знаю, угодил ли этим Богу. Я определенно считал, что должен подставить шею под людской гнев, – но [мои друзья] были иного мнения
[286].
Кроме того, в Вартбурге Лютер закончил две небольшие благочестивые книжицы, так называемые постиллы. Само слово «постилла» происходит от латинской фразы «post illa verba texta» («после этих слов») и обозначает обычно комментарий к библейскому тексту. Постиллы Лютера представляли собой именно комментарии к библейским текстам, вспомогательные материалы для воскресных пастырских проповедей – можно даже сказать, планы или черновики самих проповедей. За последующие годы Лютер написал и опубликовал множество постилл: они хорошо продавались и стали еще одним путем распространения его богословской мысли в среде немецкого народа.
А тем временем в Виттенберге
Итак, Лютер прохлаждался в «птичьем краю», на вершине высокой горы – а внизу, в долинах, жизнь продолжалась. Писания Лютера последних месяцев, фигурально выражаясь, распахнули множество конюшен – и теперь из них рвались на волю кони. Многое из того, о чем писал Лютер в «Вавилонском пленении», его друзья, оставшиеся в Виттенберге, начали воплощать на практике: однако самого его не было рядом, так что он не мог за этим проследить.
Например, Юстус Йонас, столь разочаровавший Эразма тем, что оставил Эрфурт и присоединился к партии Лютера, в июне 1521 года решил не читать более лекции по церковному праву, хотя именно для этого нанял его виттенбергский капитул Всех Святых. Но теперь Юстус Йонас увидел новый свет – и свет этот исходил не от запыленных томов церковных канонов, не от поросших мхом «Сентенций» Петра Ломбардского или от богопротивной «Никомаховой этики» Аристотеля, а только от священного слова Божьего.
Впрочем, это определенно была не главная проблема. Важнее стало то, что в Виттенберге начали воплощаться в жизнь мысли Лютера о священнических обетах, о целибате, мессе – и о многом другом. И почти во всех случаях этот переход от теории к практике совершали люди далеко не столь вдумчивые и осторожные, как сам Лютер.
Целибат или брак?
Некоторые священники решили, что настало время принять всерьез взгляды Лютера на брак – и, не посоветовавшись ни с Лютером, ни с кем-либо еще, быстренько нашли себе жен и женились. Услышав об этом, Лютер был удивлен, хотя скорее приятно удивлен. Такие поступки казались ему прежде всего смелыми – ведь женатых священников могли ожидать серьезные последствия. И действительно, одного из них архиепископ Альбрехт Майнцский призвал на суд, а другого герцог Георг арестовал и отправил к его епископу в Майсен.
