Лютер надеялся, что, если Кранах и Христиан Деринг обратятся с этой просьбой к городскому совету, Меланхтона поставят в проповедники. Поскольку он не священник, это поддержит идею «священничества всех верующих». Однако к такому повороту городской совет был пока не готов и в просьбе отказал. Важнейшую роль городского проповедника в отсутствие Лютера исполнял Цвиллинг, а затем Карлштадт – и в результате произошло многое из того, чего Лютер надеялся избежать. Пока он не смог вернуться в город насовсем, исправить ошибки и разобрать недоумения, – реформы в Виттенберге двигались через пень-колоду.
Случались в городе в этот период и эпизоды насилия. Так, 8 октября в Виттенберг прибыла группа монахов из монастыря святого Антония в Лихтенберге: как было у них заведено, пришли просить милостыню. Но на этот раз в городе их встретила непривычная атмосфера – определенно враждебная к нищенствующему ордену. Рассказывали даже, что студенты забросали их камнями и комьями земли.
Лютер был рад, что реформы движутся вперед; однако то, как они движутся, порой его огорчало. Чаще всего все менялось слишком быстро, однако в одном отношении не менялось вовсе. До Лютера дошла весть, что архиепископ Альбрехт Майнцский, тот самый, что, злоупотребляя индульгенциями, стал в 1517 году невольным двигателем Реформации, снова нуждается в деньгах и пытается выйти из положения, рекламируя свое обширное собрание реликвий – и предлагая индульгенции в обмен на их посещение, разумеется, не бесплатное. Узнав об этом, Лютер вскипел от ярости.
На рекламу своей коллекции Альбрехт не пожалел никаких денег. Гравированный портрет архиепископа для роскошно изданного каталога реликвий писал сам Дюрер. А список святынь своей пестротой и беззастенчивостью превосходил все, что мы читали до сих пор. Были здесь и два кувшина вина со свадьбы в Кане Галилейской, и два фиала грудного молока Девы Марии, и манна
[295], которой питался Моисей в пустыне, и палец апостола Фомы
[296], и перст Иоанна Крестителя, которым он указал на Иисуса, пришедшего креститься в Иордане, и еще один большой палец святой Анны
[297], и новые веточки с Неопалимой Купины, и множество частей тела двенадцати апостолов (от одного Петра – общим числом сорок три), и девять шипов из тернового венца Христова
[298], и пресуществленная частица Тела Христова, и, наконец, щепотка той самой земли, из которой был сотворен Адам
[299].
Гнев Лютера на эскападу Альбрехта не знал себе равных. 1 декабря, подобно бородатому тюрингскому Зевсу с вершины Олимпа, из-за крепостных стен Вартбурга Лютер метнул в архиепископа эпистолярную молнию. В письме, обращаясь к заблудшему архиепископу, он сообщал, что жив – и не просто жив, а намерен с еще большим жаром, чем прежде, преследовать подобные извращения:
Быть может, ты думаешь, что я вышел из строя; но я сделаю то, чего требует христианская любовь, даже если на пути моем встанут врата ада – не говоря уж о невежественных папах, кардиналах и епископах. Молю тебя, покажи, что ты епископ, а не волк. Ныне всем ясно, что индульгенции – ложь и чушь. Взгляни, что за пожар разгорелся из одной презренной искры – пожар, подпаливший одеяния и самому папе. Жив Бог – Бог, поразивший четырех императоров, Бог, сокрушавший кедры ливанские и смирявший гордых фараонов; сможет он воспротивиться и кардиналу Майнца.
Не думай, что Лютер мертв. Я покажу тебе, чем епископ отличается от волка. Я требую немедленного ответа. Если ты не ответишь через две недели, я выпущу против тебя трактат
[300].
С тем же успехом он мог бы сказать: «Тогда я сам приеду и разберусь…» В самом деле, благодаря этому и другим событиям Лютер все сильнее ощущал, что должен, если возможно, хоть на время вырваться из Вартбурга, показать своим друзьям, что с ним все в порядке, и собственными глазами взглянуть на то, что творится у него в Виттенберге.
Глава тринадцатая
Близится революция
Сколько можно спорить о слове Божьем и воздерживаться от действий? Что толку разговаривать с глухими?
Из письма Мартина Лютера к Спалатину
Итак, в декабре рыцарь, известный как «юнкер Георг», решил спуститься с Вартбургских высот в долины, к простым верующим, тщательно скрывая, что он – не кто иной, как прославленный еретик, монах по имени Мартин Лютер. От Виттенберга Вартбург отделяло почти 150 миль; однако, играя роль рыцаря, Лютер не обязан был более трястись в медленной и неудобной карете – теперь он путешествовал верхом на лошади, в сопровождении слуги. В сером рыцарском плаще, в шляпе поверх красного берета, несся этот бородатый дух времени по холмам и долам, никем не примеченный, никем не узнанный. Известно, что в Лейпциге он остановился в гостинице Иоганна Вагнера, а на следующий день въехал в ворота Виттенберга – города, который покинул восемь месяцев назад, 3 апреля, направляясь в Вормс.
Как раз за день до появления Лютера досада виттенбержцев на упорное нежелание клириков принимать реформы перелилась через край. Ранним утром студенты и с ними городской люд встали стеной у дверей городского собора и не дали верующим пройти на мессу. Нескольким священникам все же удалось проникнуть в собор; но, когда они запели «Величит душа моя…», в них полетели камни, а затем толпа окружила их и вырвала из рук молитвенники. На следующий день на стенах францисканской обители появились плакаты с карикатурами; чуть позже бунтовщики явились в обитель, начали оскорблять братьев и даже ворвались в часовню и разломали деревянный алтарь.
Лютер надеялся, что его визит в Виттенберг будет недолгим и сугубо тайным. Остановился он не в августинской обители, а в доме у своего друга Николаса фон Амсдорфа
[301]. О том, что он в городе, знали очень немногие. Много времени провел с ним Меланхтон. Очевидно, кому-то пришла в голову мысль, что, раз уж он здесь, имеет смысл Кранаху написать портрет такого Лютера – бородатого и в дублете. Но и сам Кранах поначалу не знал, кого ему придется писать. Созданные им портрет и гравюра, ясно показывающие, каким был Лютер в тот период, дошли до нашего времени. В это же время, как говорят, Меланхтон предложил Лютеру оставшееся время в Вартбурге посвятить переводу на немецкий язык Нового Завета.
