Все это лишь подтверждало сложившееся мнение Лютера о Карлштадте как о человеке, не знающем меры. Вместе с Мюнцером и пророками из Цвиккау, также проповедовавшими некое насильственное уравнение, он был выразителем скорее социального брожения и гнева простонародья на знать, чем Христова Евангелия. Такие тенденции Карлштадт проявлял еще в Виттенберге: так, однажды (в то время ему уже запретили проповедовать), наблюдая за присвоением кому-то звания доктора, он вдруг громко объявил, что все подобные церемонии нечестивы, поскольку Иисус запретил своим ученикам кого-либо называть «магистром»
[361]. Нам неизвестно, возвел ли Лютер глаза к потолку – но точно известно, что в этот момент его охватило сильное искушение выйти вон. Такое буквалистское, законническое толкование Писания Лютеру казалось отвратительным фанатизмом – и не стоит удивляться, что Карлштадта он зачислил в ту же категорию Schwärmer, что и пророков из Цвиккау, и Мюнцера.
В Орламюнде Карлштадт дал волю и своим дуалистическим теориям о порочности изображений. Он верил, что материальный мир, мир «тварный», к которому относятся и образа, и статуи, нужно превзойти. Скоро начал он искажать и само Писание, заявляя: Христос, мол, говорил, что душа человеческая, его невеста, должна предстать перед женихом «нагой». Следовательно, все, что он относил к «тварным одеждам», оказалось под запретом. Во всем этом чувствовалась смутная мысль о возвращении к почве, к природе: ведь «нагота», безусловно, ближе к природному состоянию, чем одетое тело. Но будь рядом Лютер – он заметил бы, что это попытка вернуться в Эдем, минуя крест, – как если бы мы могли просто вернуться к исходному состоянию, забыв о крови, пролитой за наши грехи. Думать так – и ересь, и попросту глупость.
Ветхозаветное законничество ощущалось и в рассуждениях Карлштадта о необходимости обрезания. Впрочем, дело было сложнее: буквалистское толкование Писания у Карлштадта и его единомышленников сочеталось с доверием к «гласу Божьему», к внутренним голосам и откровениям, не основанным на Писании и, следовательно, открытым для любых эксцессов и злоупотреблений. Лютер никогда особенно не полагался на мистический опыт, но допускал, что при некоторых обстоятельствах «глас Божий» может быть истинным и заслуживать уважения, – разумеется, если не противоречит Писанию. Однако здесь был явно не тот случай. Карлштадт и прочие Schwärmer использовали свои мистические прозрения лишь как предлог, чтобы выскользнуть из жестких рамок Писания, на их взгляд, ограничивающих их «свободу» и «естественность».
Томас Мюнцер
Все это возвращает нас к ужасной истории Томаса Мюнцера. Мюнцер учился в Виттенберге в 1517 году, когда Лютер еще блуждал в потемках немецкого мистицизма: возможно, на этой почве они и сошлись. Лютер вскоре оставил этот путь, но Мюнцер пошел по нему дальше – как мы скоро увидим, намного дальше. В это же время в Виттенберге он познакомился с Карлштадтом. Покинув Виттенберг, Мюнцер продолжал поддерживать Лютера, так что в 1520 году тот даже рекомендовал его на место священника в Цвиккау. Но там Мюнцер подпал под влияние местных «пророков», Шторха, Дрехзеля и Штюбнера, а также сблизился с так называемыми Tuchknappen – ткацкими подмастерьями радикальных взглядов. Именно из этого круга он, по-видимому, почерпнул идею революции трудящихся низов против знати и богачей.
Мистические идеи Мюнцера были полностью противоположны богословию Лютера. Мюнцер верил: чтобы услышать слово Божье, следует вначале очиститься от «плотских пристрастий и вожделений»
[362]. Иными словами, нужно сделать именно то, что пытался сделать Лютер в своей монашеской молодости и потерпел неудачу, – непрестанной исповедью пробить себе путь на небеса. В наше время о схожем «очищении» говорят сайентологи. Во всех случаях перед нами программа суровой духовной работы, как предполагается, позволяющая достичь результата. Однако с Божьей благодатью она не имеет ничего общего: речь идет лишь о собственных усилиях. Нужно, цепляясь ногтями и зубами, преодолевать различные духовные ступени, одну за другой – и так до самого престола Божьего. Об этом говорили Лютеру пророки из Цвиккау – и, по-видимому, в этом они с Мюнцером были едины. Однако к концу пребывания в Цвиккау идеи Мюнцера стали еще сумасброднее.
Проповеди Мюнцера в Цвиккау звучали все более «разжигательно» и опасно. Именно в это время Иоганн Агрикола написал ему суровое письмо, призывая опомниться и осознать, что он рискует зайти слишком далеко. Например, не раз Мюнцер с кафедры принимался обличать кого-либо, называя его по имени. В письме Агрикола ясно дал понять, что такую практику следует прекратить немедленно; в конце послания гнев его вылился во фразу, написанную заглавными буквами: «ТЫ ДЫШИШЬ ЛИШЬ КРОВЬЮ И УБИЙСТВОМ»
[363]. Несомненно, так оно и было. Однако Мюнцер уже зашел слишком далеко – и не желал возвращаться назад. Он знал: мировой пожар близок и Бог избрал его, чтобы вести избранных в Новый Иерусалим.
Едва ли стоит удивляться, что бюргеры из Цвиккау решили указать безумному пророку на дверь. Вместе со Штюбнером Мюнцер бежал в Прагу и писал оттуда другу: «Ради Слова я готов обойти весь мир»
[364]. Он не сомневался, что в Праге найдет себе «стартовую площадку» для полета в небеса; однако пражане остались глухи к его призывам. Впрочем, это не помешало ему написать здесь «Пражское воззвание». Это сочинение – критику церковников в сочетании с мистическим бредом – Мюнцер накатал на огромном, чуть ли не в ярд шириной, листе бумаги, надеясь прибить его где-нибудь, как Лютер прибил свои знаменитые тезисы, и тем воспламенить истинную революцию, такую, от которой вскружатся головы и бешеные толпы ринутся прямиком в светлое будущее.
Но сперва Мюнцеру нужно было найти другую работу. А с этим не складывалось: нигде он не задерживался надолго. В марте 1522 года он писал Меланхтону, критикуя учение Лютера за излишнюю мягкость и ошибочность в некоторых пунктах. Лютеровская «забота о слабых»
[365] совсем ему не нравилась. С теми, кто не поспевает за шагом перемен, считал он, никакого компромисса быть не может. Глубоко возмущало его и то уважение и почтение, которое проявлял Лютер к Фридриху и другим князьям. На его взгляд, Лютер слишком уж сближался с властями. Между тем Бог дал Своему народу всю власть как на небе, так и на земле – и народ Божий возьмет ее, если понадобится, силой! Что же до Лютера – он считал Мюнцера просто умалишенным.
На протяжении 1522 года Мюнцер отчаянно искал себе постоянное место священника. Наконец, в апреле 1523 года, ему повезло: сами небеса послали синекуру в Альштедте, деревне к северу от Эрфурта. Здесь он скоро сколотил себе новую группу учеников и принялся, фигурально выражаясь, строить звездолет, который унесет их всех в дивный новый мир. Альштедт находился в Тюрингии, на территории герцога Иоганна, брата Фридриха, так что с самого появления Мюнцера за ним присматривал Спалатин, – однако выгонять его пока вроде бы причин не было. Мюнцер быстро женился на бывшей монахине Оттилии фон Герсен, а затем начал убеждать прихожан, что они и есть избранный народ Божий. А какой из этого самый естественный вывод? Разумеется, взяться за оружие и стереть с лица земли всех, кто не с ними, – и не мешкая. Проповеди Мюнцера, уверенные и красноречивые, привлекали все больше слушателей: на последней его «проповеди» присутствовало две тысячи человек.
