Однако душевные муки Екатерины и ее жгучая ненависть хотя и волновали Генриха, но тревожила другая, куда более важная проблема. И она требовала незамедлительного решения.
Генрих вновь вернулся к отцу:
– Благодарю вас за деликатность. Екатерина очень переживает…
– Вижу. Она скоро привыкнет к своему новому положению в доме. Хорошая девушка. Заметно – проплакала все утро, боялась, как я приму ее… Теперь тебе неприлично будет жить с ней под одной крышей до свадьбы. На ночь здесь тебе оставаться не стоит. Следует избегать всего, что может бросить тень на Катю или скомпрометировать ее. Приедешь завтра утром, позавтракаем и вместе отправимся на завод. Еще очень много дел. До моего отъезда осталось совсем мало, а тебе придется вникать во всякие тонкости. Но ты справишься, я не сомневаюсь. В работе я тобой доволен. Не разочаруй меня в своей семейной жизни. Катя – редкое сокровище.
Для Генриха все это было не ко времени. Но тут уж ничего не поделаешь – отец оставлял управление завода на него и надо было оправдать его надежды.
Генрих попрощался с отцом и поехал в город. Смеркалось. Он гнал на своем автомобиле по темной дороге, идущей вдоль реки. Генрих думал о том, что сегодня надо еще столько всего сделать и при этом желательно не разбиться и не свернуть себе шею где-нибудь под откосом или в овраге.
Добравшись до города, он направился к уже закрытой рыбной лавке купца Рукавицына, расположенной в старом приземистом кирпичном доме с металлическими ставнями, и заколотил в дверь.
Заспанная прислуга поинтересовалась, чего барину угодно – лавки в городе закрывались рано. Генрих потребовал хозяина. Рукавицын был удивлен и обеспокоен поздним визитом молодого фон Берга.
Купец отправил прислугу спать и запер дверь. Еще раз убедившись, что в лавке никого нет, он предложил Генриху пройти в помещение в глубине дома.
– Здесь нас никто не услышит и не помешает. Не ожидал увидеть вас нынче, Генрих Александрович. Не иначе, случилось что-то непредвиденное… Итак, чем могу служить, чего желаете?
– Мне нужен мраморный угорь, и немедленно, – заявил Генрих.
Рукавицын удивленно посмотрел на него:
– Я должен был бы испросить позволения, но Магистр отбыл на Охоту… Это не подождет до его возвращения?
– Нет, к сожалению. Времени осталось совсем мало и я не могу ждать.
– Магистр будет недоволен… Я обязан доложить ему о вашем требовании, как вы понимаете.
– Знаю. Встречусь с ним, как только он вернется, и подробно расскажу обо всем случившемся. Но сейчас я вынужден действовать по обстоятельствам, и всю ответственность беру на себя, – Генриху не хотелось думать о том, что его ждет. Придется в очередной раз испытать на себе силу гнева Магистра. А гневаться тот умел…
– Воля ваша… Рассчитывайте на меня, если потребуется. Могу повременить с докладом… – купец искренне сочувствовал фон Бергу.
– Благодарю, не стоит. Делай, что положено. Ты меня и так не раз выручал. Теперь попробую разобраться сам.
Купец вышел и вскоре вернулся с небольшим свертком.
После этого Генриху пришлось еще долго мотаться на автомобиле по городу, прежде чем он нашел лавчонки, в которых приобрел нужные ему корешки и травы. Перебудив всех и там, он наконец получил все, что требовалось.
Собрав необходимые ингредиенты, Генрих поспешил в поместье. Была уже глубокая ночь. Он оставил автомобиль за оградой в лесу, спрятав его в зарослях так, чтобы он не привлекал внимания, если вдруг какая-нибудь парочка влюбленных вздумает прогуляться по дороге.
Стараясь не шуметь, Генрих прошел на задний двор и направился во флигель, где в одиночестве обитал кучер. Семья Егора жила недалеко от поместья, в деревне, куда он наведывался каждые свои выходные.
Этот сорокалетний мужчина выглядел, как обычный барский кучер – темные кудрявые волосы с чуть заметной проседью, карие внимательные глаза с хитрецой, пышные, лихо закрученные усы, которые делали его франтом.
Он немало удивился позднему визиту молодого барона и по его озабоченному виду понял – что – то произошло. Генрих кивнул Егору и устало опустился на кованый сундук, стоявший у окна.
– Это мраморный угорь. Надо, чтобы его подали на завтрак. Можешь смешать приправы? У тебя это получается лучше, чем у меня, – он протянул сверток и травы. – И пусть горничная скажет Екатерине Павловне, что мой отец приглашает ее, она может без этого не прийти.
Егор с удивлением и тревогой посмотрел на барона:
– Не сомневайтесь, будет сделано.
– Хорошо.
– Екатерина Павловна? – с опаской спросил Егор.
Фон Берг кивнул.
Егор наскоро накрыл на стол и приготовил чай. Теперь можно было перевести дух – гонять туда-сюда из поместья в город и обратно по темноте было не просто. Генрих машинально брал одну сушку за другой и с хрустом разгрызал их, запивая крепким и сладким чаем.
Его мысли роились в голове и не давали покоя. Он увидел свое искаженное отражение в пузатом самоваре – настоящее чудовище. Вероятно, внутри он таковым и является.
Оболгал невинную девушку. Из-за него жизнь Екатерины изменится безвозвратно. В свой Университет она, наверное, уже не поступит. А он продолжит вести привычное существование. Бездушный монстр, думающий только об удовольствиях.
Еще была слабая надежда, что все обойдется, но в глубине подсознания Генрих чувствовал – нет, не обойдется… И виной всему он со своим эгоизмом и легкомыслием.
Егор не задавал вопросов, пил чай молча, и Генрих был ему за это крайне признателен. Рассказывать пока нечего. Хорошо, если и завтра будет так же, но это вряд ли…
Генрих перекинулся с Егором несколькими ничего не значащими фразами. Они допили чай. Фон Берг, наконец, немного передохнул и покинул флигель, стараясь оставаться незамеченным.
Если бы кто-нибудь случайно увидел Егора и Генриха, пьющих чай в жилище кучера, он пришел бы в недоумение. Было заметно, что этих двоих связывает если не дружба, то по меньшей мере взаимное уважение и общие интересы. А что общего может быть у блестящего аристократа и его слуги?
Генрих обошел темный особняк, скрываясь в тени деревьев. Взглядом нашел окна комнат Екатерины, расположенных на втором этаже. Одно из них светилось – было уже поздно, но девушка не спала. И он тому причиной. Наверняка переживает, может даже плачет. «Зачем я тут хожу? – подумал Генрих. – Что хочу увидеть?»
Угрызения совести не давали ему покоя: «Все же зря я сказал отцу, что она ждет от меня ребенка. Подло получилось. Она меня не простит… А если все-таки не обойдется? Она мне больше не поверит. И что потом? Ладно, завтра будет видно, тогда и стану решать, что делать и как быть. А пока это все равно бессмысленно…»
Фон Берг всегда гордился тем, что мыслит логично и бесстрастно. Но ныне не мог избавить себя от тревожных дум. Ведь это касалось не его, а Екатерины, которая ни о чем пока не догадывалась. Он не мог просто выкинуть все это из головы, как ни старался.
