День подходил к концу, и мне казалось, будто я, на своей подушке в эркере, стала невидимой. Гул голосов и стук приборов о тарелки прерывались вздохом восхищения, стоило только Мин пошевелиться. Линда задерживалась у столиков, с упоением рассказывая все о Мин каждому новому посетителю. Я заметила, что раз от разу история эта расцвечивается все новыми подробностями, так что к концу дня Мин фигурировала в ней уже как жертва домашнего насилия, которую спасла лично Линда, с большим риском для себя и для Мин. Посетители доверчиво проглатывали все эти басни и только охали и ахали, слушая историю Линды.
Когда в самый разгар обеденной суеты Мин зевнула, потянулась и легко спрыгнула со своей платформы, в кафе наступила неестественная тишина. Посетители умолкли, глядя, как она не спеша проходит по залу.
– Какая грация! – восхитилась одна из дам, когда Мин прошла мимо ее столика. Вспыхнув, я отвернулась от них и с возмущением уставилась в окно.
Вся неделя прошла в том же духе. Я словно находила какое-то извращенное удовольствие, почти не покидая кафе, где меня совершенно игнорировали, тогда как Мин щедро одаривали похвалами и вниманием. Каждый комплимент, которым удостаивали Мин, подкреплял мою уверенность, что она нарочно старается таким способом оттереть меня и стать главной достопримечательностью нашего кафе. Котята, однако, продолжали вести себя так же, как и всегда, как будто ничего не изменилось: играли со своими игрушками, дремали или, как Эдди, пытались утащить со стола лакомые кусочки. Парди стала пропадать на улице дольше обычного, но она и всегда была независимее остальных сестер и брата, так что ее прогулки вряд ли можно было счесть поводом для беспокойства. Казалось, будто котята и не заметили, что атмосфера в кафе поменялась и нас с ними словно низвели до роли статистов, окружавших несравненную и великолепную Мин.
Меня по-прежнему возмущало поведение моих котят, которые приняли мою соперницу в нашу семью, но женская гордость заставляла меня скрывать от них эти чувства. Хотя я старалась не показывать свою злость, я сознавала, что стала вести себя с котятами по-иному. На первый взгляд почти ничего вроде бы не изменилось, но я почти перестала ласкать их. Если я замечала, как котенок старается вылизать какое-нибудь труднодоступное пятнышко между лопатками, я больше не подходила к нему, чтобы помочь; а если мы встречались взглядом в кафе, я больше не подмигивала им с любовью. Мне неосознанно хотелось наказать их, и когда мне становилось особенно жаль себя, я обиженно говорила себе, что если они не замечают, что я стала вести себя иначе, значит, им все равно.
К концу недели мое раздражение от того, что котята не замечают, что наша жизнь стала другой, совсем меня доконало. Я безумно устала от постоянных усилий сохранить самообладание. И в пятницу утром, когда Эдди запрыгнул рядом со мной на подушку, внутри меня словно что-то сломалось.
До того, как в кафе появилась Мин, я никогда не отказывалась разделить свою подушку с Эдди. И остальные котята, когда они были совсем маленькими, тоже любили забраться сюда на подоконник и прижаться ко мне в поисках тепла и защиты. Со временем они переросли эту привычку – все, кроме Эдди, который, казалось, усиленно сопротивлялся таким переменам и не хотел разрывать сохранявшуюся между нами близость. Но на этот раз я восприняла соседство с Эдди как посягательство на мою территорию. Когда он запрыгнул рядом со мной на подушку, сердце мое не наполнила, как раньше, волна нежности; вместо этого я почувствовала вспышку ярости оттого, что кто-то вторгся в мое личное пространство. Я зашипела на него, сердито и угрожающе, изливая всю злобу, накопившуюся с тех пор, как Мин впервые появилась у нас в кафе.
От испуга Эдди весь съежился, нагнул голову и прижал уши. Я тут же пожалела о своей вспышке.
– Прости, я не хотела, – пробормотала я, шокированная его реакцией. Но прежде чем я успела хоть что-то объяснить, Эдди в полном смятении спрыгнул с подоконника. Со стыдом и раскаяньем я смотрела, как он метнулся прочь, поджав хвост. Мне стало еще горше, когда я поняла, что и другие котята стали свидетелями того, что я наделала.
Я отвернулась к окну, чувствуя себя совершенно несчастной. За спиной слышался голос Линды – она рассказывала очередному посетителю историю о спасении Мин, превратившуюся со временем в настоящий эпос. Когда она наконец закончила свое повествование и принялась записывать заказ клиента, тот заметил:
– Молли и Мин, – звучит неплохо.
И Линда хихикнула, соглашаясь:
– Да, вы правы, это было бы отличное название для кафе.
Я едва поверила своим ушам. В привычном и родном кафе, которое было для меня самым надежным местом в мире, где я всегда чувствовала себя в безопасности, все вдруг стало давить на меня, и я ощутила приступ клаустрофобии. В зале, как мне показалось, вдруг стало душно, от жара камина у меня все чесалось, а голос Линды царапал мне уши, так же как скрежет ее длинных ногтей по доске с меню. У меня закружилась голова, и я почувствовала, что меня сейчас стошнит. Бросившись вон из кафе, я выскочила сквозь кошачью дверцу и промчалась, не останавливаясь, вдоль переулка.
Каким облегчением было вырваться из душного кафе с его ласковыми посетителями и с их ненаглядной Мин. Дул пронизывающий ноябрьский ветер, но я с удовольствием вдыхала холодный воздух, ожидая, пока пройдет приступ тошноты. Когда я добралась до церковного двора, то увидела Джаспера, бродившего там среди могильных плит. Он взглянул на меня с удивлением; из-за раздражительности, овладевшей мной в последнее время, он предпочитал держаться на расстоянии, мы уже несколько дней не выходили вместе на наши обычные ежевечерние прогулки.
– Все в порядке? – заботливо спросил он, осторожно приблизившись.
– Да, все прекрасно, – фыркнула я, но почувствовала, что мое деланое спокойствие рушится под его участливым взглядом. – Впрочем, все совсем наоборот, – призналась я, опустив глаза.
Джаспер сел рядом со мной на ковер из сухих листьев, и мы помолчали немного, слушая, как над нами в ветвях каштана трещат сороки.
– Это… из-за Мин? – осторожно спросил он.
При одном упоминании ее имени я издала короткое рычание, и кончик моего хвоста яростно заметался по земле. Раскаянье, которое я почувствовала после моей вспышки с Эдди, мгновенно улетучилось, вместо него меня снова затопила волна гнева.
– О-о-о, Мин, какое чудесное имя! О, разве она не прекрасна? Такая элегантная! – передразнивала я на все лады ее почитателей, и Джаспер сидел и терпеливо слушал. – И такая высокомерная, такая надменная, такая невоспитанная, если хочешь знать мое мнение.
Мой хвост так и метался из стороны в сторону, с шумом взметая сухие листья. Джаспер оставался неподвижным и невозмутимым, задумчиво глядя на поросшую мхом плиту перед нами.
– Я понимаю, это большое потрясение, – начал он озабоченно, – ей приходится нелегко.
Все во мне так и перевернулось.
– В чем же это ей так нелегко? – резко обернулась я к нему. – Жить в кафе, где все ею восхищаются? Где Дебби и Линда готовы исполнить любой ее каприз? Знать, что весь Стортон считает ее самым красивым созданием, прямо-таки украшением города? О да, это, должно быть, и впрямь трудно для нее, – фыркнула я.
