Феликс смотрела, как ангел приближается, и щурилась все сильнее. Когда Дейв потянулся к верхним веткам, она невольно нырнула в хвою, словно боялась, что он ее схватит, но Дейв лишь пристроил ангела на елку и спустился с лестницы.
Феликс вскарабкалась обратно и снова выглянула. Ангел улыбался нарисованной улыбкой. Феликс смерила его презрительным взглядом; она явно не считала его достойным соперником. «И вот этим вы украшаете верхушку елки? – словно говорил ее высокомерный вид. – Вот этим, когда у вас есть такая замечательная я?»
Сидя под потолком, они с ангелом уставились друг другу в глаза, будто два ковбоя перед поединком. Феликс атаковала первой.
Хлоп! Лапка в белой перчатке выстрелила из зеленых ветвей, но не дотянулась до золотого ангела. Феликс подобралась ближе. Хлоп! Елка закачалась и шары заплясали на нитках. Феликс пыталась сбить ангела сквозь ветки: хук слева, хук справа, стремительный апперкот. Каждым ударом она, казалось, требовала: «Слезай с моей елки! Убирайся! Вот нахал!»
Железнодорожники смотрели снизу и смеялись. Феликс стала драчливой сравнительно недавно, и это не всегда были милые шалости.
Феликс не пострадала от путешествия в пиццерию, но сотрудники заметили, что нрав у нее сделался не таким мягким и дружелюбным, как раньше. Признаться, ее можно было понять: с первых дней на станции все вокруг порывались ее обнять, а теперь, начав выходить в зал, она встретилась с толпами незнакомых пассажиров, которые тоже норовили то погладить ее, то взять на руки. Любой кошке было бы трудно это вытерпеть. Каждому хотелось с ней повозиться и поиграть, и она начала от этого уставать.
С лучшими друзьями вроде Гарета и Энджи она была само обаяние, за бригадирами ходила все дежурство, как собачка. Если Энджи ее где-нибудь оставляла в рабочее время, Феликс ждала, пока та освободится, а потом семенила за ней дальше; или играла в догонялки – весело убегала вперед, поглядывая через плечо, не отстала ли Энджи, потом останавливалась, но стоило той поравняться с ней, снова убегала. Замечательная игра! Если Энджи была занята, Феликс терпеливо ждала ее у велосипедных стоек. Услышав, что Энджи весело здоровается с машинистами или желает доброго утра пассажирам, Феликс, не скрывая радости, бежала на ее голос.
Но теперь у Феликс появились барские замашки, и Энджи немного побаивалась, когда пришлось впервые нести ее в парикмахерскую. Ветеринар объяснил, как важно, чтобы у длинношерстной кошки мех был ухоженным, и продал Энджи специальную щетку для вычесывания Феликс, но скоро стало ясно, что без салона красоты не обойтись; да Феликс бы и сама потребовала отвести ее к профессионалам. Поэтому Энджи записала ее в парикмахерскую по соседству.
Как и всегда, когда предстоял выход в свет, сначала нужно было посадить Феликс в переноску. Этот детский страх остался с ней на всю жизнь. Какими бы лакомствами Энджи ни пыталась заманить ее внутрь, Феликс видела, к чему идет дело, и не позволяла себя так легко обмануть. Едва завидев переноску, она удирала прочь, и ни Энджи, ни другие железнодорожники не могли ее туда засунуть.
Это умел только один человек – Дейв Чин, кумир кошачьего сердца. Энджи специально для этого вызывала его по рации: «Дейв, ты где? Далеко от Хаддерсфилда? Ты нам нужен, Феликс не хочет в переноску!» Тогда Дейв приходил, одним непринужденным движением брал кошку, переворачивал, чесал ей лапки и засовывал внутрь, приговаривая: «Ну-ка, залезай».
Оказавшись внутри, Феликс переставала бояться. К тому времени, как Энджи доносила ее до парковки, заводила машину и включала музыку, Феликс была совершенно шелковой. Под звуки регги бригадир, подобно личному шоферу, доставляла станционную кошку туда, где у нее была назначена встреча. «Любим мы такую музыку, моя радость? – спрашивала Энджи. – Еще как любим! – она поглядывала на кошку и болтала с ней: – Не бойся, сейчас мы с тобой приедем…», и Феликс, успокоенная ритмичной мелодией, ничуть не возражала.
Но когда Энджи первый раз везла ее причесываться, она боялась, что даже талант Боба Марли окажется бессилен. В парикмахерскую, полную сладких запахов, она зашла с еще большей тревогой, словно мать, которая ведет дочку в первый класс.
Парикмахер потянулась через стол и забрала Феликс.
– Она раньше никогда не была в таком заведении, – робко сказала Энджи. – Вы точно ее не напугаете?
– Что вы, – весело ответила парикмахер. – Мы отлично управляемся с кошками!
– Ну-ну, – подумала Энджи, – это вы нашу не знаете…
Она представила, как Феликс устроит истерику посреди парикмахерской, и поскорее вышла за дверь, чтобы не дать себе времени передумать. Примерно через час она зашла за своей крошкой.
– Ну как, все прошло благополучно? – с тревогой спросила она.
– Да она просто умница, – был ответ.
Энджи решила, что речь о девушке-парикмахере, которая стригла Феликс.
– Нет-нет, я про кошку говорю. Феликс не безобразничала?
– Ничуть, – со смехом ответили ей. – Она вела себя прекрасно. Позволила помыть себя с шампунем, высушить феном, все по полной программе. Да вот, сами посмотрите.
И действительно, Феликс сидела на столе, горделиво подняв голову, словно кинозвезда, которую фотографируют для обложки журнала; ее шерсть топорщилась, как будто раздуваемая машиной-ветродувом. Она была великолепна. Ее шубка сияла и пушилась во все стороны, будто прическа в африканском стиле. Энджи никогда не видела ее такой красавицей, а когда взяла на руки, почувствовала дивный аромат. Феликс пахла божественно. Энджи не терпелось вернуться с ней на станцию и похвастаться.
Когда Феликс в новом облике вышла на платформу 1, все вокруг ахнули. Но стоило ей ступить на бетон, покрытый слякотью, как она легла и принялась кататься, извиваться, валяться мехом по грязи, чтобы отбить этот чудесный запах чистоты!
– Феликс! – закричала Энджи. – А ну прекрати! Тебя же только что привели в порядок!
Но Феликс не послушалась. Она в те дни вообще никого не слушалась. Приближалось Рождество, и железнодорожники с пассажирами переживали йоркширскую зиму во всей красе: дождь, дождь, снег и снова дождь. Дождь капал под открытую крышу вокзала прямо на Феликс, сидящую на платформе, но меховая шуба, как когда-то и предвидела Джоанна Бриско, согревала ее и не давала продрогнуть. Вот только сильнее, чем спина, у нее мокли ноги. Когда погода загоняла Феликс погреться в бюро находок, она обычно запрыгивала на стол к Анжеле Данн и гуляла по бумагам, оставляя грязные следы – полное безобразие.
– Знаешь что, Феликс, – отчитывала ее Анжела, – будь добра вытирать ноги, когда приходишь с улицы.
В зале от станционной кошки тоже было мало радости. Вот сотый раз за день протерли пол – и тут Феликс заходит своей элегантной походкой, сверкая стразами на ошейнике, и разводит грязь на белых плитках. Уборщики не верили своим глазам:
– Феликс, ты издеваешься? Не успели мы домыть пол!
Феликс радостно безобразничала и от легкомыслия чуть не попала в серьезную железнодорожную беду.
