Хотя мне есть о чем подумать, в какой-то момент я все-таки проваливаюсь в сон, потому что просыпаюсь утром, когда солнце, как обычно, светит в окно. На долю секунды я задаюсь вопросом, не вернулось ли все на круги своя. Возможно, они решили, что я усвоила урок и наказание одиночеством можно отменить. Может, они даже захотят обсудить со мной мои идеи.
Очень скоро я понимаю, что ошибаюсь.
Тишина звенит в ушах, и дверь моей комнаты остается закрытой. Никто из Матерей не приходит ко мне с завтраком или помочь мне с утренним туалетом.
Никого.
В животе урчит. Оставшись вчера без ужина, я зверски голодна. Это ощущение внове для меня.
Я выжидаю несколько минут, чтобы убедиться, что никто не придет, и выбираю самостоятельность. Что и говорить, смешно и нелепо полагаться во всем на Матерей. Не будут же они обслуживать меня до конца моих дней.
Я захожу в ванную и раздеваюсь. Пока я снимаю ночную рубашку, в зеркале мелькает мое обнаженное тело. Я замираю, а потом подхожу ближе к зеркалу. Мне редко выпадает возможность посмотреть на себя без одежды. Рядом со мной постоянно кто-то крутится, направляет мои движения, раздевает и одевает, но теперь, когда никого нет, я вольна делать, что хочу.
Мой взгляд скользит по дерзко торчащим грудям, тонкой талии и изгибам бедер, по гладкой бледной коже. Это так должно выглядеть женское тело? Мне не с чем сравнивать, но я невольно задаюсь вопросом, приятно ли мое тело взорам других. Имеет ли это значение? Конечно, и все из-за Брэма. Я хочу, чтобы он увидел меня такой и ему понравилось то, что он увидит.
Эта мысль наполняет меня неожиданной грустью.
То, что я стою здесь одна, совсем не вписывается в мои мечты. Сглатывая слезы, я иду в душ. Единственное место, где я могу поплакать вдали от чужих глаз.
27
Брэм
Первый день дисквалификации чуть не довел меня до ручки. Я убивал время, расхаживая по нашей комнате в общаге, проклиная все и вся, стараясь не думать о Еве, что, впрочем, не удавалось. Я с радостью забрался в постель, рассчитывая уснуть и дать разуму передышку. Сон, явившись ненадолго, вскоре улетучился.
Вот уже три часа и двадцать две минуты, как я бодрствую. Думаю, уже пошел второй день моего отстранения. Второй день тупого хождения из угла в угол по комнате. И не то чтобы я не могу выйти отсюда и валять дурака где-нибудь еще, слоняясь по огромному, размером с город, зданию. Просто, не имея представления о том, что происходит там, в Куполе, и не зная, когда снова увижу Еву, я ни в чем не нахожу смысла.
Хартман еще спит. Он спокойно переносит увольнение, хотя наказан ни за что, но меня гложет чувство вины, когда я думаю о том, как рисковал нашим будущим. Впрочем, его храп обнадеживает, даже успокаивает. Я перекатываюсь на край кровати и, заглядывая наверх, вижу, как подрагивают от его дыхания кудряшки каштановых волос. Даже вчерашняя катастрофа не в силах нарушить его крепкий сон.
Мы из числа счастливчиков, элита, чья жизнь протекает под защитой неприступных стен Башни. Мы не приспособлены к жизни во внешнем мире и, если лишимся наших благ… об этом даже страшно подумать. Что я делаю, играя с его жизнью?
Мне надоело ворочаться под пропотевшим одеялом. Я откидываю его и тихонько сползаю с кровати. Надеваю домашний костюм, украшенный логотипом ЭПО – тоже униформа, но удобная. Если что и радует в моем нынешнем положении, так это возможность отдохнуть от форменного темно-синего комбинезона и тяжелых ботинок.
Босиком я иду к стеклянному рабочему столу, и, когда сажусь, он вспыхивает светодиодной подсветкой. Бумажные заметки и кучи папок высвечиваются снизу, как только система распознает мое лицо, а голографический экран проецирует приветственное изображение – фотографию дерева.
Мне всегда нравилась эта картинка. Я не знаю, кто ее сделал, и где находится это дерево. Я тянусь к нему рукой, дотрагиваюсь до листьев и вспоминаю тот день, когда мальчишкой впервые увидел эту голограмму в кабинете отца.
– Тебе одиноко? – спрашиваю я.
– Нет! – срывается он. – Холли бы так не сказала.
Отец снимает визор и потирает уставшие глаза.
Вдруг что-то привлекает мое внимание. Что-то поблескивает на его столе справа от меня. Серебряный крестик моей матери на порванной цепочке. Он валяется среди папок и обломков печатной платы, как какой-то странный сувенир из прошлого.
– Давай попробуем еще раз, – бормочет он, не глядя на меня, снова надевая светящийся визор.
Я не раздумываю ни секунды. Как только его глаза исчезают под визором, я протягиваю руку и хватаю со стола крестик. Он дорог мне не потому, что связывает с кем-то из богов, просто это единственное, что осталось у меня от мамы.
Цепочка соскальзывает со стола, падая мне в руки, и от этого движения просыпается голографический дисплей.
– Когда ты будешь готова… Холли! – рявкает отец. Я должен репетировать новое задание для Холли, но не могу оторвать глаз от его стола, который словно оживает, расцвечиваясь невероятными желто-зелеными оттенками зависающего над ним светового дерева.
Я никогда не видел настоящих деревьев, тем более в Сентрале. Когда я родился, его улицы были затоплены, и земля опустилась ниже уровня воды. Там не было зелени, только бетон и облака. Все серое.
Я начинаю бормотать заученные реплики Холли, пока отец изучает ее образ, магическими взмахами рук в кинетических перчатках регулирует настройки программы.
Я тянусь к голографическому дисплею и копирую файл. Теперь это мое дерево.
С тех пор оно живет у меня как голографический домашний экран. Дерево служит усладой для моих глаз, объектом изучения, а еще напоминанием о мире, который мы разрушили, и надеждой на возрождение. Это гигантское растение, триумфально возвышающееся над грандиозным кирпичным сооружением, символизирует победу природы над рукотворным миром. Я никогда не видел, чтобы солнце так блестело на листьях. По-настоящему. Не как в Куполе.
Я так до сих пор и не видел настоящего дерева. Те, что растут в Куполе, не в счет. Искусственно выращенные, доведенные до совершенства, как мы его понимаем, для меня они – мутанты, которым никак не превзойти своих далеких родственников. Мать-природа всегда на шаг впереди, когда речь идет о красоте. Она настоящий художник.
Я складываю папки на пол, освобождая место на столе. Что-то вываливается. Фотография. Претендент номер три – Коа. Я засовываю снимок в картонную папку, из которой он выпал. Я пока не готов к этому.
Я провожу рукой по листьям дерева, и светящаяся зелень обволакивает мои пальцы, как будто мы связаны незримыми нитями.
– Доброе утро, – звучит хриплый спросонья голос Хартмана у меня за спиной.
– Привет, – отвечаю я, отрывая руку от экрана.
– Кофе? – предлагает он.
– Непременно. – Это именно то, что мне сейчас нужно. Одна из прелестей жизни в Башне: здесь выращивают кофе.
