– Меня только что навестил Фрост, – объясняю я.
– А, понятно. Ну, он крутой чувак, но за всей этой растительностью на лице скрывается добрейшей души человек. Искренний и настоящий. Не как большинство здешних недоумков. Что он тебе сказал?
Я протягиваю ему фотографию. Если все равно это станет известно всем, почему бы Сондерсу не быть первым? Он узнает Купол так же быстро, как я. Для пилота это место – как дом родной.
У него челюсть отваливается. Он изучает глянцевую поверхность фотографии, поворачивает ее к свету, чтобы рассмотреть все до мелочей. – Ты на самом деле поцеловал ее? – шепчет он.
– Нет, – отвечаю я. – Она поцеловала меня.
Молчание.
– Ну, ты имеешь в виду, что она поцеловала Холли, – самодовольно ухмыляется он, словно пытаясь найти изъян в моей истории.
– Нет. Она поцеловала меня…
– Хочешь сказать, она знала, что это ты?
Я киваю.
– Но…
– Мы виделись в реальности. – Для него эти слова, как разорвавшаяся бомба, и он таращится на меня, разинув рот. – Недолго, но этого было достаточно. Так или иначе, она узнала меня. По глазам, наверное.
– И они позволили тебе вернуться к ней? Мисс Сильва разрешила? – спрашивает он, пытаясь переварить увиденное на фотографии.
– Нет, они не знали, что происходит. Ну, может, и догадывались, но они просто недооценили Еву. Они недооценили нас.
– Нас… нас? – Изумление, возможно, с оттенком ревности, разливается по лицу Сондерса. – Ты серьезно говоришь про вас обоих? Брэм и Ева… Брэва! – шутит он.
Я закатываю глаза.
– Однако это серьезно.
– Знаю. – Я забираю у него фотографию и прячу ее в нагрудный карман комбинезона.
– Так каков твой план? Думал выбраться оттуда и сбежать с этим табором, да? – спрашивает Сондерс.
– У меня не было выбора. Мое время там закончилось. Я больше не могу участвовать в этом обмане. Мне необходимо найти правду, а в Башне это сделать невозможно.
– Какую правду?
Я набираю в грудь воздуха, готовясь сделать признание. Я уже знаю, что мои слова прозвучат дико.
– Я собираюсь найти Эрни Уоррена.
Сондерс выдерживает паузу. – Зачем? – спрашивает он.
– Я должен узнать правду. Я больше не могу слышать ложь от своего отца или ЭПО, и мне больше некому довериться. Я знаю только одно: все это так или иначе связано с родителями Евы. Если кто и даст мне ответ, так только он.
Выпалив это, я вижу, как губы Сондерса кривятся в улыбке. – Что такое? – спрашиваю я.
– Ты попал по адресу. – Он смеется. – Мы разыскиваем его уже много лет.
Сердце ухает куда-то вниз. – И так и не нашли?
Сондерс качает головой. – Нет. Слишком много тумана. Список мест, где он может находиться, бесконечен. Ходят слухи, что они так накачали его всякой дурью, что он уже и сам не знает, кто он такой, как и те люди, что за ним присматривают. И как искать того, кто даже имени своего не знает? – Сондерс пожимает плечами.
– А что фриверам нужно от отца Евы? – спрашиваю я, и мой вопрос явно озадачивает Сондерса.
– Ты шутишь? Мы же говорим об отце Евы. Это парень, который в одиночку попер на ЭПО, когда весь Сентрал боялся сделать хоть шаг в сторону. Он пробил первую брешь в стене ЭПО, и мы с тех пор пытаемся в нее протиснуться.
– Эрни, первый фривер.
– Родоначальник. – Сондерс отдает честь. – Если нам когда-нибудь все-таки удастся прикоснуться к Еве своими мокрыми ручищами, если мы сможем вырвать ее из лап ЭПО, неужели ты думаешь, она станет слушать нас?
Не знаю, ждет ли он от меня ответа. Но у меня его все равно нет, поэтому я молчу.
– Конечно же, нет. Но она может выслушать людей, которые воссоединят ее с отцом. Тогда у нас появится шанс.
– Значит, он – приманка для Евы? – Я спрашиваю, наполовину в шутку, наполовину всерьез.
– Бинго! – Сондерс подмигивает. – Мы просто должны первыми найти этого чувака. Добро пожаловать в поисковую группу, друг мой.
42
Ева
Я просыпаюсь от грохота. На мгновение мне кажется, что кто-то ломится в наше убежище, и в животе разливается страх. Интересно, друг или враг скрывается за тяжелой металлической дверью? Но на самом деле никто не пытается открыть ее силой. Вместо этого щелкает автоматический замок, и герметичная дверь медленно выдвигается вперед и останавливается.
Женское сообщество дружно вздыхает, и мы все с замиранием сердца ждем, когда кто-нибудь покажется из-за двери. Проходят секунды.
Надрывный телефонный звонок застает нас врасплох, и мы испуганно вздрагиваем. Я прижимаю руку к груди, чувствуя, как колотится сердце.
Пока мать Табия спешит к телефону, мать Кади подходит ко мне и присаживается на край кровати. Ее тело напряжено, и она неотрывно смотрит на дверь, словно готовясь защитить меня от любой угрозы. Эта мысль согревает меня, хотя мы обе знаем, что это на моей стороне возраст и сила.
– Мать Табия слушает, – говорит она, поднимая трубку. На ее лице выражение глубокой сосредоточенности.
Вскоре она возвращает трубку на рычаг и кивает нам, вздыхая с облегчением. – Мы можем идти, – вырывается у нее.
– Но как насчет…
– Не сейчас, – предупреждает мать Табия кого-то из Матерей, чей голос прозвучал с верхней койки.
Я знаю, женщина собиралась спросить, что с Брэмом и как они устранили угрозу с его стороны. Меня все больше одолевают сомнения – сбежал он, или случилось самое страшное? Неизвестность невыносима.
Они расскажут мне больше. Обязаны рассказать. Я не могу подчиняться их воле, ничего не получая взамен.
Мать Табия подходит к двери и широко распахивает ее. Хоть нам и сказали, что нет никакой опасности, я все равно втайне испытываю облегчение, когда оттуда никто не выпрыгивает.
Мы свободны и можем вернуться к привычной жизни, как будто нас и не держали под замком без объяснения причин.
Женщины вокруг меня щебечут, застилают кровати после вынужденного отдыха, моют посуду, подметают пол, возвращая комнате первоначальный порядок.
Я встаю и направляюсь к двери, но, прежде чем выйти, останавливаюсь и оглядываюсь назад, наблюдая за теми, что заботятся обо мне всю мою жизнь. Они ухаживали за мной, одевали, учили делать пируэт и говорить на ломаном китайском, показывали мне пример человеческого сострадания. Они стольким уже пожертвовали, находясь в услужении властной особы, которой нет до них никакого дела. Они для нее ничто, но так много значат для меня. Им я обязана тем, что стала такой, и я не хочу быть слепой и бесчувственной, как она.
