– Кади. – Я выхожу из темного угла комнаты.
Она замирает, пристально глядя на меня. Я знаю, она читает выражение моего лица, пытаясь получить подтверждение своим подозрениям о муже и сыне.
– Мне очень жаль. – Я не хочу, чтобы она страдала от неизвестности.
Она не плачет. Она не двигается. Просто тяжело сглатывает и склоняет голову.
– Фрост и Джонни были сильными людьми. Они пожертвовали собой ради нас, – говорю я.
– Ради Евы, – поправляет меня мать Кади.
– Ради Евы, – соглашаюсь я. Пора бы мне уже усвоить.
– Тогда мы не должны допустить, чтобы их жертва была напрасной, – говорит мать Кади, и по ее твердому голосу можно понять, что она готова выслушать план.
– У нас не так много времени, – говорю я. – Мне нужно, чтобы вы передали кое-что Еве. – Я оглядываю комнату. – Послание.
Я протягиваю руку, чтобы показать ей, о чем речь, и она улыбается.
– И что же я должна сказать ей? – спрашивает мать Кади.
– Ничего. Ева знает, как это прочесть.
– Но я думала, план будет состоять в том, чтобы вытащить ее, освободить. Вы ведь здесь, чтобы спасти ее, не так ли?
– Нет. Еву не нужно спасать, ей нужно самой освободить себя. Она должна это увидеть. Я просто собираюсь открыть ей глаза. Остальное она сделает сама, – говорю я, и мать Кади забирает у меня вещицу и прячет ее под платьем.
– И после того, как я отдам ей это?
– Просто будьте готовы. Вы должны спрятаться. Это будет опасно. Я не хочу, чтобы кто-нибудь пострадал.
Ее немолодые глаза мерцают при мысли о грядущих событиях. Я вижу в ней тот же мятежный огонь, что и во Фросте. Бьюсь об заклад, когда-то они были крутой командой.
– Если это все, что вам от меня нужно, я вернусь в Купол, – говорит она. – Сегодня вечером я принесу Еве ужин, прежде чем ее переведут на больничный этаж.
– Тогда сделайте так, чтобы она получила сообщение до того, как за ней придут, – говорит Хартман, провожая ее обратно к двери, прежде проверяя на мониторе, нет ли кого в коридоре. Он кивает, и она выходит, напоследок оборачиваясь ко мне.
– За Еву, – говорит она.
– За Фроста и Джонни, – отвечаю я.
Слезы набухают в ее глазах. В следующее мгновение она поворачивается и исчезает в коридоре.
– Ты уверен, что хочешь это сделать? – спрашиваю я.
– Ничего другого не остается, – отвечает Хартман, не глядя на меня. Его внимание приковано к костюму, в который он пытается втиснуться. – Черт возьми, как ты носишь эту хрень?
Я не могу удержаться от смеха, когда вижу его в таком прикиде. Даже лайкра не в силах помочь его фигуре.
– Класс! – Я поднимаю большие пальцы вверх, когда он натягивает кинетические перчатки на свои ручищи.
– Даже не начинай, – говорит он.
Кажется странным, даже противоестественным, что он готовится к пилотированию Холли. Но я знаю, что он справится. Я доверяю ему.
– А ты уверен, что сможешь загрузиться в Купол отсюда? – спрашиваю я.
– Да ладно, это я-то не смогу? – уверенно заявляет он, поправляя очки, сползающие с переносицы в бисеринках пота. – Да мне это раз плюнуть!
– Но если они отследят сигнал…
– Просто постарайся вытащить Еву оттуда. Не волнуйся обо мне. Она важнее всех нас, вместе взятых, – говорит он, и я киваю.
Я вытаскиваю из руки иглу, которая выкачивает антифриз и восстанавливает кровь. Срываю с груди датчики кардиомонитора и бросаю их на пол. Я готов. Должен быть готов. Я надеваю один из своих старых комбинезонов, нахожу пару ботинок, которые ждут меня на своем обычном месте, как будто ничего не изменилось.
Но изменилось все.
Я в последний раз в этой комнате.
– Я запрограммировал тебе окно, когда охранные системы будут проходить цикл тестирования настроек. Это означает, что они отключатся на мгновение, – говорит Хартман, колдуя над голографическим дисплеем на своем рабочем столе, увеличивая и уменьшая схемы Башни. – На мгновение! – повторяет он. – Так что у тебя будет совсем мало времени, чтобы добраться туда.
– Сколько? – спрашиваю я.
Он задумывается, нервно взъерошивая волосы.
– Хартман, сколько у меня времени?
– Тридцать, – отвечает он.
– Минут?
– Секунд. – Он оглядывается на меня.
Я смотрю на проекцию, освещающую его лицо. Мой маршрут показан тонкой желтой линией, которая петляет по коридорам, служебным лестницам и аварийным выходам.
Негромкий звуковой сигнал прерывает мои сомнения.
– Пора, – говорит Хартман, убедившись в том, что до ужина Евы остается десять минут. Его глаза, увеличенные стеклами очков, смотрят на меня. – Час пробил.
Я не могу не думать о том, что, возможно, больше никогда не увижу его. Или о том, какая судьба ему уготована, если его обнаружат.
Мы крепко обнимаемся.
Друзья.
Коллеги.
Братья.
– Спасибо, – говорю я. Этого слова недостаточно, но это все, что у меня есть.
– Иди! – Он подталкивает меня к двери. Я слышу волнение в его голосе. – Не облажайся!
Я смеюсь. – Ты меня знаешь.
– Вот именно.
Я останавливаюсь у герметичной двери нашей комнаты и делаю вдох.
– Готов? – спрашивает Хартман.
Я оглядываюсь на него через плечо.
– Тридцать секунд. Не тормози. – Он постукивает пальцем по дисплею, и дверь распахивается. Я слышу характерные щелчки, когда отключаются камеры наблюдения в коридоре.
– ПОШЕЛ! – кричит он.
Я бегу.
64
Ева
– Давай оденемся, а потом я подам тебе ужин, – суетится мать Кади, когда мы выходим из ванной.
– Нет, – говорю я. Весь день живот как будто скручен узлом. Меня тошнит от одной только мысли о еде.
– Вкусная еда пойдет тебе на пользу, – говорит она в своей раздражающей жизнерадостной манере, разбирая приготовленную одежду и протягивая мне белое хлопковое белье.
Я помню первый день, когда мне дали примерить лифчик. Это была почти церемония. Мать Нина принесла измерительную ленту и бюстгальтеры – белого цвета, одного фасона, но разных размеров. К нам присоединились особо приближенные Матери, и все гордились тем, как меняется мое тело. Маленькая девочка, которую они вырастили, медленно превращалась в женщину. Для них тот день был полон надежд и обещаний. Для меня это был просто еще один предмет одежды, стесняющий движения, и я с облегчением снимала его в конце каждого дня.
