— В комнату! — рявкнул Дорогин и увел его и Аркашу.
— И ты, Коля, будь добр, присоединись к ребятам, — попросила Ксюша.
— Нет, я не оставлю вас…
— Уйди! Правильно сказал Вовчик, это наши семейные дела.
Муж послушался.
Когда дверь за мужчинами закрылась, она подошла к Аллигатору близко-близко.
Он был выше ее больше чем на голову. И шире если не в два раза, то в полтора. На лице не только татуировки, следы ударов. Бой за звание чемпиона Евразии не прошел даром.
— Ты потерял память при падении? — спросила Ксюша. — Тогда, когда упал в люк?
— Нет. — Он немного подался назад, но за спиной была входная дверь. — Просто потерял сознание, а когда очнулся, меня окружали незнакомые люди.
— Почему ты не просился домой?
— Просился, наверное. Но я не знал, где он. Мне было три.
— Но что-то ты им говорил? Да, ты половину букв проглатывал и тебя мало кто понимал, но все равно…
— Назвался Анюсей. Сказал, мама Вая. Есть Сюся. А баба там! — и указал пальцем вверх. Валя говорила детям, что она на небесах.
— Мертвый ребенок откуда взялся? — прервала их диалог она.
— Это был сын Катрины. Он то ли замерз, то ли захлебнулся сточными водами. Она напилась, недоглядела, и ребенок скончался. Лежал какое-то время там, в канализации, пока за упокой его души пили. Потом как снег на голову свалился я. Она решила, это знак. Надела на сына мою одежду и вынесла на видное место. Мальчика нашли и приняли за меня.
— То есть она оставила тебя вместо умершего сына?
— Решила, ей Бог послал другого.
— И что было дальше?
— Я жил с бомжами. Долго. Десять лет. Потом почувствовал себя достаточно взрослым, чтобы начать самостоятельную жизнь.
— Ты называл Катрину мамой?
— Она умерла вскоре. Замерзла. Меня таскали за собой другие женщины и мужчины. Не бросали меня, опекали, как могли. Благодаря им я выжил.
— Из-за них ты потерял настоящую семью! — вскричала Ксюша.
— Успокойся, доча, — тронула ее за руку Валентина. — Это все бред сивой кобылы. Аллигатор — самозванец. Я только не понимаю, зачем ему понадобилось врываться в наш дом, ворошить все?.. Пиар какой-то?
— Это он, мама. Анюся.
— Ты поверила ему, потому что услышала несколько знакомых тебе исковерканных слов?
— У него на радужке желтая крапинка. Как у Анюси, — и Ксюша раскинула руки и обхватила ими мощный торс своего брата. — Я так по тебе скучала…
* * *
Она любила брата с первых мгновений своей жизни. Тянула к нему ручки, как рассказывала мама. И улыбалась беззубо сначала ему, потом всем остальным. Пожалуй, еще в материнской утробе она почувствовала любовь к нему. Такое возможно? Никто не знает…
Андрюша родился первым. Ксюша чуть ли не вылетела следом за ним, как будто не могла без него и пяти минут.
Первое более или менее осознанное воспоминание, связанное с братом, было не самым радужным: Андрюша оторвал голову ее кукле Барби. И швырнул ее, как мяч. Она покатилась, подпрыгнув пару раз. Им было года по полтора, возможно, чуть больше. Ксюша испугалась, как никогда. Она не понимала, что кукла не живая и ей не больно. Она так ревела, что икать начала. А потом ее рвало. Кукольными волосами. Она тащила их в рот, мусолила. И это было самое замечательное в Барби.
С двух лет Ксюша уже многое помнила, и довольно отчетливо. Брат постоянно что-то творил, взрослые приходили в ужас, наказывали его, а сестра жалела. И это при том, что ей от него доставалось чаще, чем остальным. И все равно Ксюша льнула к брату. А он ее — по лицу кулаком. Она терпела. И если этого не видели родители, оставалась рядом с Анюсей, обвивала его своими ручонками, вжималась в его худое тело своим пухленьким, и он вроде бы успокаивался. По крайней мере, его глаза, в одном из которых мерцала желтая крапинка, становились умиротворенными, а не дикими, как обычно.
Когда мама сообщила ей, что Андрюша отправился на небеса к бабушке, она не поверила. Нет, это ошибка, кричала она. Не до конца понимая, что такое смерть, она знала одно — тот, кого не стало, больше не ходит по земле. Но она чувствовала, ее брат тут. Не на небесах, как бабушка. Он в этом мире, просто потерялся. Она, как могла, объясняла это маме, но та только плакала и прижимала дочь к своей груди. Но Ксюша все твердила: «Анюся не с бабой. Он тут». В гробу она его не видела. На похоронах тоже не присутствовала, мать дочку не брала, чтобы не травмировать. И Валентина отвела Ксюшу на могилу брата. Та постояла над ней, конфетки положила на надгробие, после чего упрямо мотнула головой и сказала: «Нет, Анюся жив!»
Смирилась с его смертью девочка только лет в девять. Дала себя убедить в том, что ее братика больше нет, а ее ощущения — самообман. Однако, приходя на могилку, Ксюша не чувствовала ничего. Возле бабушкиной грустила. А у Андрюшиной просто сидела смирно, как подобает на кладбище.
Он часто ей снился, ее Анюся. Всегда в кошмарах. Но пугал ее не он сам, страшным было то, что с ним происходило. Он то тонул, то проваливался в пропасть, то попадал по машину. А еще его часто били толпой. Ксюша видела, как ее брат, скорчившись, лежит в центре людского круга, и каждый из стоящих над ним пинает его…
— Тебя били? — спросила она у взрослого Андрюши, стоящего сейчас перед ней. Именно те кошмары сейчас вспомнились ей.
— Как видишь, — он указал на лицо со свежими следами побоев.
— В детстве? Толпой?
— Я рос среди бомжей, конечно.
— Ногами.
— Один раз. Но мне досталось за дело. Я скрысятничал — украл общак, хотел уехать на море. Меня поймали и наказали.
— И все равно я не верю, — упрямо повторяла мама. — Невозможно стать более или менее приличным человеком, формируясь в обществе отбросов.
— За нормального спасибо, — откликнулся Андрей. — Пусть и с приставкой более или менее.
— У него грамотная речь, — Валя по-прежнему обращалась к дочери. — А ведь он даже в школе не учился.
— Зато книжек много читал. Среди бездомных есть образованные люди. Был даже доктор наук.
— Тебя не могли не заметить милиционеры и не забрать в участок. Не те времена, чтобы малые дети беспризорно слонялись по улицам.
— Сейчас да. Но в девяностые все было иначе. А когда я подрос, то научился убегать и прятаться. Тому, кто вырос в канализационных люках, никакой мент не страшен.
— Неужели тебе самому не хотелось другой жизни? Ты же мог все исправить. Даже если ты не помнил, из какой ты семьи и меня бы не нашли, тебя бы пристроили в детский дом, а там нормальные условия: кормят, поят, дают ночлег, учат.
— Ни один уличный ребенок не хочет в детдом. К семьям — да. Даже если они ужасные. К мамам-алкоголичкам, к отцам-тюремщикам.
