— Где-то. Названия у этого места нет.
— Зачем вы это сделали?
— Ты лежала в луже. Могла умереть от переохлаждения. Я тебя раздел и принес в теплое место.
Валя резко подняла одеяло, которым была укрыта, — старое, еще советское, атласное, простроченное. Пуховое, но пахнущее сыростью и немного мочой, оно отлично грело. Валя думала, она голая. Но нет, на ней только пальто не было — оно, скорее всего, промокло. Моцарт избавил ее от него, взял на руки и отнес… куда-то. В теплое место, не имеющее названия.
— А почему вы не вызвали «Скорую» или полицию? — задала резонный вопрос Валя.
— Не захотел. — Он уселся на картонную коробку, набитую книгами. Толстые, в жестких переплетах, они, как и одеяло, были выпущены еще во времена так называемого застоя, при Брежневе. Тогда умели производить вещи. — Знаешь поговорку: «Что упало, то пропало»?
— Естественно.
— Она про тебя.
— В каком смысле?
— Ты упала и пропала для всех. Я тебя нашел. Теперь ты моя.
— А я вам зачем? — она натянула одеяло до самого подбородка.
— Думаешь, я тебя трахать буду? — рассмеялся Моцарт. Зубов у него не было вообще. Два гнилых пенька вместо клыков — не в счет. — Не мечтай. Секс меня не волнует. Я музыку люблю.
— Это я уже слышала. И что вы предлагаете?
— Играть мне. Футляр разбился, а скрипка цела. Будешь моим придворным музыкантом.
— Это вы меня столкнули в люк?
— Конечно, нет. Ты плохо слушаешь. Я сказал, что нашел тебя в луже…
— Да, да, я помню. Но вы, может, видели, кто это сделал?
— Нет, я слушал музыку. Это был Бах. Мой любимый композитор. Жаль, не прозвали меня в его честь. Но Моцарт тоже хорош…
— Хотите, я сыграю вам «Маленькую ночную серенаду»?
— Очень.
— Тогда дайте скрипку.
Бомж наклонился к другой коробке, она была накрыта крышкой с надписью «Пылесос Волна‐2» и изображением этого самого агрегата. У матушки Валентины был такой. Когда он работал, то ревел, как дикий зверь. Из коробки Моцарт достал скрипку и смычок.
— Тебя надо посадить, — сказал он. — Это будет больно.
— У вас нет таблеток обезболивающих?
— Я тебе уже укол сделал. Ты бы так спокойно не лежала.
— Укол? — испугалась Валя.
Что он ей вколол? Героин? И каким шприцем, тем же самым, что и себе в вену втыкает?
— Да не ссы, баралгин. И одноразовым шприцом. Не наркоша я.
— Это радует, — пробормотала Валя. — Только я на анальгетиках ваших долго не протяну. Мне нужна врачебная помочь, у меня перелом таза.
— У тебя только ноги сломаны. А задницу всего лишь отбила. Я тебя осмотрел. Шины наложу попозже.
— Вы что, доктор? — язвительно проговорила она.
— Санитаром проработал пятнадцать лет. В психушке, правда. Но у нас дураки калечились будь здоров.
Он подошел к Вале, чтобы усадить ее. Поскольку она знала, что будет больно, сжалась от страха.
— Укола пока больше не получишь. У меня одна ампула осталась, поберечь надо. Могу водки дать. Тоже хорошо боль снимает.
— Бррр… Не надо. Воды.
Моцарт протянул ей бутылку. Валя попила, но чуть не захлебнулась, закашлялась. Лежать неудобно, а двигаться боязно.
— Давайте вашу водку, — решительно проговорила Валентина.
— Другой разговор.
Моцарт вынул из кармана «пузырь». Этикетка на нем показалась ей сомнительной.
— Отличное пойло, не кривись. Я дерьмо в себя не заливаю. Не алкаш какой-нибудь.
— Вы будете со мной?
— Компанию поддержать — святое дело. — Он достал из второго кармана стакан. Мутный, с прилипшей к нему шелухой от тыквенных семечек. Плеснул в него водки. А Вале протянул бутылку со словами: — Тебе из горла удобнее будет.
— А закусить?
— Яблочко хочешь?
— То, которое сейчас грызет крыса?
— Почему же? Другое есть. — Моцарт стал рыться в очередной коробке. Их в его убежище было несколько десятков. Эдакая корпусная мебель из картона. — На, — он протянул ей яблоко. Чуть побитое, но вполне аппетитно выглядящее. — За музыку!
Валя кивнула и стала пить водку. Как воду. Глоток за глотком. Не пьянства, как говорится, ради…
Ей удалось не поперхнуться. Но некоторое количество водки она пролила. Она стекла по подбородку и завоняла.
— Гадость какая… боже, — просипела Валентина.
— Не хуже этих ваших виски, — не согласился с ней бомж. — Был у меня кореш, который только «Джек Дэниэлс» пил. Так помер сто лет назад — печень отвалилась. А я с водочки все еще жив.
— А вы давно бродяжничаете?
— Точно не скажу. С прошлого века.
— А что заставило?
— Из дурдома сбежал.
— С работы?
— Не, меня в нашу же психушку жена определила. Мужика себе нового нашла, я ей мешал.
— Но вы нормальный? Не псих?
— Все мы немного психи. Ты тоже. Тебя музыка спасает. У нас в дурке постоянно классику включали, чтобы буйных успокоить. Я с тех времен ее люблю. — Моцарт дал ей в руки скрипку. — Играй. Водка на голодный желудок быстро действует.
Он был прав. Валю разморило. Ей бы поспать сейчас, но она обещала сыграть. Можно, конечно, отказаться, но зачем злить психа? Сейчас он спокойный, но алкоголики непредсказуемы. А этот еще и в дурдоме был. Опять же, уволок раненую женщину к себе в нору, вместо того чтобы позвать помощь. И несмотря на все это, Валентина его не боялась. Опасалась, да. Но жуть он на нее не нагонял. Что это — последствие шока или удара головой — она сказать не могла.
Валя стала подниматься, но смогла только чуть распрямиться. Ни укол, ни водка не помогли. Боль была страшной. Она закричала. Крысенок испуганно подпрыгнул, но яблоко изо рта не выпустил.
— Я не могу сидеть, — заплакала Валя.
— Я тебе подушку под спину суну. Есть у меня… — и достал из коробки-ящика наволочку, набитую тряпьем.
— Она не спасет. Больно невыносимо.
— Придется терпеть. Ты обещала исполнить «Маленькую ночную серенаду».
— Да, знаю, но я не…
— Играй! — угрожающе прорычал он.
Вот тут Валентине стало страшно. Она черт-те где под землей. Израненная, мучимая болями. Она пленница не только ненормального бомжа, но и своего состояния. Из канализации ей не выбраться ни за что. Она сдохнет тут…
И крыс Митюша объест ее лицо!
Часть третья
Глава 1
Она проснулась в своей кровати. Той самой, в которой проводила ночи, будучи юной девушкой. Ксюша подняла голову и посмотрела на подушку. Сколько слез было в нее пролито! Ведро, не меньше. В основном из-за Вовчика. Но те капли, что упали на подушку этой ночью, никак не были связаны с ним. Ксюша боялась за маму, поэтому плакала.
