— Мне плохо.
— Сейчас кольну тебя, будет хорошо.
— Хорошо не будет.
— Все равно сейчас лучше, чем могло быть, — наставительно проговорил он и стал возиться с ампулами. — Тебя пытались убить. Ты выжила. И именно я тебя спас.
— Нет, ты спас бы меня, если бы вызвал медиков, — она перестала ему «выкать».
— Я же говорил тебе — что упало, то пропало. Ты оказалась в моем мире. Я принял тебя. Радуйся. Мог бы оставить подыхать…
Моцарт сделал ей укол. Был не вполне трезв, поэтому не сразу попал в вену. Исколол Вале руку. Лучше бы, конечно, в задницу было вколоть анальгетик, но как перевернуться? А придется ведь! Она лежит в моче, пусть и подсохшей. Скоро начнет смердеть. Моцарту, естественно, к вони не привыкать, а ей?
— Как ты себе представляешь наше существование?
— Просто. Я тебя кормлю, пою и колю. А ты мне играешь.
— Я же так долго не протяну.
— Понимаю. Но сколько сможешь.
— И тебе меня не жаль? Я страдаю. И мои близкие тоже. Они места себе не находят сейчас.
— Как говорится, а кому легко?
— А давай договоримся? Ты присылаешь помощь. А я играю для тебя каждый вечер. И приношу бутылку водки. Это как минимум. Могу помочь с документами, с жильем…
— Это мое жилье. Я его высидел. Дождался, когда все передохнут, занял и обустроил под себя. Первым тут жил Академик. Уважаемый человек был в нашей среде. Он знал подземный мир как свои пять пальцев. Не только канализацию, все ходы, даже тайные, правительственные. Загнулся, как и все, от плохой алкашки. Пил все, что горит. Даже очиститель. То ли дело я… — Моцарт откупорил бутылку. Достал тот же стакан, плеснул в него водки. Потом спросил: — Будешь?
Валя мотнула головой и продолжила:
— Хорошо, оставайся тут, раз так нравится. Но остальное ведь тебе не помешает? Водка, еда, одежда. Тебе приходится все это добывать, а я дам.
Выпив полный стакан и закусив хлебом, Моцарт ответил:
— Добывать интересно. Я же должен чем-то заниматься. Да и кинешь ты меня.
— Нет, клянусь дочерью, а я ее люблю больше жизни.
— Первое время будешь подкидывать что-то, потом забьешь. И играть мне перестанешь. Никто бы не стал по доброй воле. Поэтому я буду тебя держать тут.
Он взял инструмент, затем раскрыл ноты перед ее носом. Ого, Брамс! Он Вале не давался. Она не чувствовала его. Да и объективно он был сложен.
— А если откажусь и сейчас?
— Я тебя заставлю играть. Силой или равнодушием.
— Силой — понимаю, но как равнодушием?
— Перестану обращать внимание на твои крики боли. Тебе же понадобится укол через шесть часов, а я не буду его делать.
— Ты не такой ужасный человек, каким хочешь себя показать.
— Я накормил любовника своей жены битым стеклом. Разбил бутылку, растоптал и осколки засыпал ему в пасть. Санитары в дурке сильные. Им надо скручивать буйных. А супружнице в сиську воткнул осколок. Все остались живы, правда, пострадали, особенно он. Меня приняли. Только из-за того, что я проработал пятнадцать лет в психушке, смог симулировать помешательство. Но боялся, что меня раскусят, и сбежал.
— Даже не верится. Мне кажется, ты это выдумал, чтобы нагнать на меня страху.
— Не, если это все неправда, то просто в башке моей что-то не то… Но такая картинка есть. Я не помню своего имени, честно. Но как харкал кровью любовник моей жены, а его губы, десны, язык были в порезах — помню.
— Они провинились перед тобой. А я?
— И ты провинилась. Тем, что тебе больше повезло, чем мне. У тебя дар. Ты красивая. У тебя дочка… А я так хотел детей, а моя курва-жена после трех абортов (не от меня) не смогла забеременеть.
— Давай я тебе сыграю? Не Брамса. А колыбельную. Под нее засыпали мои дети.
— У тебя их еще и несколько?
— Трое вообще-то. Но ближе мне дочка. Сыновья сами по себе, а она очень от меня зависит. У нас тонкая духовная связь… — Она специально так говорила. В психологии Валя плохо разбиралась, но ей думалось, если похититель увидит в ней хорошего человека, то станет теплее относиться.
— А меня мать бросила! На бабку, которую все называли колдуньей. А отца я никогда не знал.
Опять сказала не то? Моцарт любое заявление своей пленницы воспринимал в штыки. И она ждала совсем другого.
— Кстати, помнишь крысенка? — спросил он.
— Со шрамом на морде? Да. Он милый.
— Мне тоже нравился. Поэтому я пускал его сюда. Тут крыс не так много. Далеко от жрачки. И слишком жарко. Но прибегают иногда. Этого я прикормил.
— И?
— Он прогрыз коробку, в которой я хранил яблоки. И покусал несколько.
— Ему нравились яблоки. Ты сам ими кормил его.
— Вот именно! Я его ими кормил. Не надо воровать… — Он сделал несколько шагов в темноту. Вернулся, держа мертвого крысенка за голый хвост. — Я прибил его. Поймал и раздавил. Так что ты остаешься без звериной компании.
Валя заплакала. Тихо, без истерики. Просто начала ронять слезы. По крысенку Митюше и по себе…
— Со мной ты точно так же поступишь? — спросила она, утерев лицо кулаком. Он уже пованивал. Как и вся она. Еще пара дней — начнет смердеть.
— Людей я не убиваю. Только животных. И то не всех. Собак мне жаль. Они такие преданные, ласковые…
— А как же любовник жены?
— Он остался жив. Да, стал инвалидом, но не умер. И супруга отделалась только шрамом.
— Ты обоих искалечил…
— Но не убил же! — Логика железная. И с ней не поспоришь. — И тебя трогать не буду. Сама помрешь, когда придет время.
— Я испытываю адские боли. Но ничем не могу себе помочь. Пощади!
— Хорошо, — быстро согласился Моцарт. Валентина в чудеса не верила, поэтому не стала себя обнадеживать. И правильно сделала. Бомж достал нож и положил его возле ее так называемой подушки. — Когда будет невыносимо, вспори себе вены, — сказал он.
— Что сделать?
— Можно и по горлу… Мне все равно, как ты окончишь свою жизнь. Но я не буду тебя лишать ее. А теперь играй! — и сунул Вале скрипку.
«Я точно подохну тут, — сделала вывод она. — И даже крыс Митюша не объест мое лицо, потому что его убили за то, что он погрыз яблоки…»
Глава 4
Она не сомневалась в том, что любит Аркадия, до тех пор, пока не столкнулась в коридоре с…
Аллигатором?
Нет, это, конечно же, был человек. Но татуировки на его лице делали мужчину похожим на хищную рептилию. Чешуя, ноздри, клыки.
