Кто-нибудь должен стащить с него штаны, нагнуть его и…
Мысль ясна. Слишком многие комментарии начинаются со слов: «Кто-нибудь должен…», а потом идет предложение разных возможностей, настолько креативно нездоровых, что позавидовал бы и сам Торквемада.
– Мило, правда? – улыбается Оги.
– Мы должны его найти.
– Я распространил ориентировку в масштабах штата.
– Может, попробовать обратиться к его отцу?
– К Тому? – удивленно переспрашивает Оги. – Том Страуд давно уехал.
– Ходят слухи, что вернулся, – говорю я.
– Правда?
– Кто-то мне сказал, что он живет в доме бывшей жены на Кросс-Крик-Пойнт.
– Хо-хо, – произносит Оги.
– Хо-хо – что?
– Мы в свое время крепко дружили. Том и я. После развода он уехал в Вайоминг. Шайенн. Я с приятелем летал туда лет двадцать назад, половили с ним рыбешку.
– И когда вы его видели в последний раз?
– Вот тогда и видел. Сам знаешь, как это бывает. Уезжает человек в другое место, и ты теряешь с ним связь.
– И все же, – качаю я головой. – Вы сейчас сказали, что крепко с ним дружили.
Я смотрю на него. До Оги доходит, к чему я клоню. Он смотрит вниз на главный этаж отделения. Там пустовато. Редко бывает иначе.
– Ладно. – Он со вздохом направляется к двери. – Ты за рулем.
Глава тринадцатая
Несколько минут мы едем молча.
Я хочу сказать что-нибудь Оги. Хочу извиниться за то, что раскапываю все, что он с таким трудом пытался забыть. Хочу сказать ему, что сейчас развернусь, отвезу его обратно в отделение и сам смогу все сделать. Я хочу дать ему совет позвонить Ивонне и, может, попробовать еще раз, забыть все, что я говорил о его мертвой дочери.
Но я не делаю этого.
– Моя гипотеза больше не работает, – говорю я.
– Это как?
– Моя гипотеза – если так ее хотите называть – состояла в том, что все это имеет отношение к произошедшему с Лео и Дайаной. – Краем глаза я вижу, как воздух словно выходит из Оги. – Я думал, что это как-то связано с Конспиративным клубом. Шесть вероятных его членов, о которых мы знаем, – Лео и Дайана…
– Мы не знаем, была ли Дайана членом. – Голос Оги звучит резко, и я его понимаю. – На ее фотографии нет этой дурацкой булавочки.
– Верно, – медленно, осторожно говорю я. – Именно поэтому я и сказал – «вероятных членов».
– Ладно, как сказал, так сказал.
– Если вы не хотите, чтобы я об этом говорил…
– Будь добр, Нап, объясни мне, чем теперь тебя не устраивает твоя гипотеза.
Я киваю. Мы с ним с годами словно становимся ровней. Но Оги по-прежнему наставник, а я ученик.
– Шесть вероятных членов, – снова начинаю я. – Дайана и Лео…
– …Мертвы, – завершает Оги. – Как и Рекс. Остается Маура, которая была на месте убийства Рекса, кардиолог на западе…
– Бет Флетчер, урожденная Лэшли.
– И Хэнк.
– И он большая проблема, – говорю я.
– Это почему?
– Три недели назад перед убийством Рекса кто-то разместил в Интернете этот хит. Потом Рекса убили. Я не понимаю, какая связь может быть между этими событиями. Кто бы ни разместил это видео – оно появилось случайно, и сделал его кто-то из разгневанных родителей. Это не может иметь отношения к старой базе или Конспиративному клубу, верно?
– Кажется маловероятным. – Оги правой рукой потирает подбородок. – Позволь я сделаю наблюдение.
– Валяйте.
– Тебе этого слишком хочется, Нап.
– А вам этого хочется недостаточно, – делаю я ответный выстрел, что с моей стороны глупо.
Я жду и заслуживаю аплодисментов. Но Оги только прыскает со смеху.
– Любому другому я бы за это дал по морде.
– С языка сорвалось, – отвечаю я. – Прошу прощения.
– Я все понимаю, Нап, даже если ты – нет.
– Вы это о чем?
– Ты в этом не из-за Лео и Дайаны, – вздыхает он. – Ты из-за Мауры.
Я просто сижу, а его слова жгут меня.
– Если бы Маура не убежала, ты бы легче смог пережить смерть Лео. У тебя, конечно, есть вопросы, как и у меня. Но в этом и отличие. Какой бы ответ мы ни получили, даже если он изменит то, что мы знаем про Лео и Дайану, для меня это ничего не меняет. Мертвое тело моей дочери будет по-прежнему гнить на кладбище. Но для тебя… – в голосе Оги слышится глубокая печаль, и я думаю, он, возможно, жалеет меня, – для тебя есть Маура.
Мы подъезжаем к воротам перед кварталом кондоминиумов. Я прогоняю посторонние мысли. Сосредоточиться. Сконцентрироваться.
Можно сколько угодно скалить зубы по поводу таких строительных проектов – убогое сходство, отсутствие какого-либо намека на индивидуальность, плотная застройка, зарегулированный ландшафт, – но я, став самостоятельным, всегда мечтал переехать именно в такой квартал. Меня привлекает мысль о том, что, заплатив раз в месяц, ты можешь ни о чем не думать, от тебя не требуется никакой работы вне дома. Ненавижу косить газон. Не люблю заниматься садом, готовить барбекю, не хочу делать ничего, что обычно делают домовладельцы. Меня ни в коей мере не будет грызть мысль о том, что дом соседа и мой похожи как две капли воды. Я не чувствую никакой особой связи с тем сооружением, в котором мы выросли.
Ты, Лео, остался бы со мной, куда бы я ни переехал.
Так почему я не переезжаю?
Психиатр наверняка хорошо бы поразмялся на этом поле, но не думаю, что ответ так уж глубок. Может быть, оставаться проще. Чтобы переехать, нужно предпринять какие-то усилия. Классическая наука: тело, находящееся в состоянии покоя, остается в состоянии покоя. Я не согласен с этим объяснением, но лучшего у меня нет.
Охранник кондо не вооружен даже дубинкой. Я показываю свой значок и говорю:
– Мы хотим увидеть Тома Страуда.
Он разглядывает значок, возвращает его мне:
– Мистер Страуд ждет вас?
– Нет.
– Вы не будете возражать, если я его извещу о вашем приезде? У нас тут такая политика.
Я смотрю на Оги. Тот кивает.
– Нет проблем, – отвечаю я.
Охранник звонит по телефону, потом вешает трубку, показывает нам, куда ехать, засовывает парковочный талон под дворник. Я благодарю его и трогаюсь с места.
Том Страуд стоит у открытой двери, когда мы подъезжаем. Странно видеть в отце черты сына. Никто не может усомниться в том, что он отец Хэнка, только на некий чудной манер. Да, он, конечно, старше, но еще и лучше одет, побрит, ухожен. У Хэнка волосы торчат во все стороны, словно он поучаствовал в каком-то неудачном научном эксперименте. Его отец идеально причесан, седые волосы уложены и разделены пробором столь совершенным, словно над ним трудилась некая божественная сущность. Мы открываем двери, а Том Страуд заламывает руки. Он покачивается взад-вперед. Его глаза чуть расширены. Я смотрю на Оги. Он тоже видит это. Том предполагает, что мы привезли ему плохие вести, худшие из вестей, какие можно привезти.
