– Я не могу сказать, что видела, как их застрелили.
– Я знаю. Но скажем так: Конспиративный клуб находился там в полном составе, не считая тебя – Лео, Дайана, Хэнк, Бет, Рекс. Скажем, они видели прожекторы и слышали выстрелы, потом побежали. Может быть, Хэнк и другие видели, как убили Лео и Дайану. Они, как и ты, перепугались до смерти. На следующий день они узнают, что тела были найдены на другом конце города на железнодорожных путях. У них от этого, наверно, ум за разум зашел.
– Они, вероятно, догадались, что их туда перевезли деятели с базы, – кивает Маура.
– Верно.
– Но они остались в городе. – Маура сворачивает на хайвей. – Значит, мы должны предположить, что Ривз и остальные с базы не знали о Хэнке, Рексе и Бет. Может быть, только Лео и Дайана слишком близко подошли к ограде.
Логично.
– И, судя по реакции Ривза, он и о записи не знал.
– Значит, они считали, что я единственный живой свидетель, – говорит она. – Считали так до недавнего времени.
– И это верно.
– Так что же могло выдать их теперь? Спустя пятнадцать лет.
Я погружаюсь в размышления, и возможный ответ приходит мне в голову. Маура смотрит на меня краем глаза, видит, что меня осенило.
– Что?
– Нашумевший ролик.
– Что за ролик?
– Хэнк якобы обнажался.
Я рассказываю ей про видео и Хэнка, о том, что ролик набрал сотни тысяч просмотров, что люди думали: его смерть – следствие самосуда. Когда я заканчиваю, Маура говорит:
– Так ты, значит, думаешь, что кто-то с базы увидел этот ролик и, может быть, узнал Хэнка, которого видел той ночью?
– Нет, так не очень вяжется, – качаю я головой. – Если бы они видели Хэнка той ночью…
– Они бы опознали его раньше.
Мы все еще не можем нащупать какое-то звено, но я убежден, что объяснение в этом ролике. В течение пятнадцати лет этим троим ничего не угрожает. И вдруг видео с Хэнком на территории близ школы набирает такую кучу просмотров.
Тут есть какая-то связь.
Коричневый знак с изображением облаченного в красное всадника гласит: «Добро пожаловать в Фар-Хиллз». Это не совсем сельская местность. Эта часть округа Сомерсет для богатых, для тех, кто хочет иметь громадный дом на большом участке и не видеть соседей. Я знаю одного живущего здесь филантропа, на его земле три площадки для игры в гольф. Я знаю других людей, которые владеют лошадьми, или выращивают яблоки на сидр, или занимаются какой-либо иной формой того, что можно назвать джентльменским фермерством.
Я снова смотрю на Мауру, и меня переполняет какое-то всеподавляющее чувство. Я беру ее за руку. Маура улыбается мне, ее улыбка пронимает до самых костей, от нее кровь начинает гудеть в ушах, а мои нервы поют. Маура прижимает мою руку к своим губам, целует тыльную сторону ладони.
– Маура…
– Да?
– Если тебе потребуется убежать снова, я с тобой.
– Я тебя не оставлю, Нап. – Она прижимает мои пальцы к своей щеке. – Чтобы ты знал. Останусь ли, уеду, буду жить, умру – но тебя больше не оставлю.
Мы ничего не говорим. Мы все понимаем. Мы уже не тинейджеры, в которых играют гормоны, и не любовники, родившиеся под несчастливой звездой. Мы осторожные воины в шрамах, полученных в сражениях, а потому знаем цену словам. Никаких притворств, никаких утаиваний, никаких игр.
Машина Элли стоит за углом от дома Бет. Мы останавливаемся за ее машиной. Элли и Маура обнимаются. Они не видели друг друга пятнадцать лет, с тех пор как Элли после того вечера в лесу прятала у себя в спальне Мауру. Когда они отпускают друг друга, мы все идем к машине Элли. Она садится на водительское место, я рядом на пассажирское, Маура – сзади. Мы подъезжаем к закрытым воротам, блокирующим въезд.
Элли нажимает кнопку домофона. Никто не отвечает. Она нажимает еще раз.
Я вижу вдалеке белый дом. Он похож на все другие белые загородные дома, какие я видел, – потрясающий и ностальгический, сразу представляешь себе простую, счастливую жизнь под этой крышей. Я выхожу из машины, пытаюсь открыть ворота. Безуспешно.
Нет, я отсюда не уеду ни с чем. Я подхожу к ограде из штакетника, подтягиваюсь, спрыгиваю во двор. Даю знак Элли и Мауре оставаться на месте. До дома ярдов двести по открытой подъездной аллее.
Я подхожу ближе и вижу универсал «вольво» в гараже. Смотрю на номера – мичиганские. Бет живет в городе Энн-Арбор. Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы сообразить, что это, вероятно, ее машина.
Я пока не нажимаю кнопку звонка. Если Бет внутри, она уже знает, что мы здесь. Я обхожу дом, заглядывая в окна. Начинаю с задних.
Заглянув в кухонное окно, я вижу Бет. Перед ней на столе почти пустая бутылка виски «Джемисон» и наполовину пустой стакан. На коленях у нее лежит ружье.
Я вижу, как она протягивает дрожащую руку, поднимает стакан. Изучаю ее движения. Они медленные и размеренные. Я уже сказал – бутылка почти пуста, а теперь и стакан почти пуст. Размышляю, как лучше провернуть все это, но опять: я не намерен долго возиться. Подхожу к задней двери, поднимаю ногу и бью чуть выше дверной ручки. Дерево двери подается, как хрупкая зубная щетка. Я не медлю. По инерции вмиг пролетаю несколько футов между дверью и кухонным столом.
Бет замешкалась. Она только начинает поднимать ружье, как я выхватываю его из ее рук, – это не труднее, чем отобрать конфетку у ребенка.
Она несколько мгновений смотрит на меня.
– Привет, Нап.
– Привет, Бет.
– Ну, давай уже кончай с этим, – бормочет она. – Застрели меня.
Глава тридцать третья
Я разряжаю ружье, кидаю его в один угол, патроны в другой. Использую программу Мауры, чтобы позвонить им и сказать: все в порядке, пусть остаются там, где они есть. Бет с вызовом смотрит на меня. Я ставлю стул напротив, теперь мы оба сидим за кухонным столом.
– С какой стати я должен тебя застрелить? – спрашиваю я.
Бет не очень изменилась за прошедшие годы. Я обратил внимание, что женщины из моего класса, которым теперь под тридцать пять, с возрастом лишь похорошели. Не знаю почему, то ли это объясняется зрелостью, то ли уверенностью, то ли чем-то более материальным – посещением фитнес-клубов или подтяжкой кожи на скулах. Я знаю только, что, глядя теперь на Бет, я вполне представляю себе девочку, которая была первой скрипкой в школьном оркестре и получила грант по биологии на вечере выпускников.
– Месть, – невнятно бормочет она.
– Месть за что?
– Чтобы заткнуть нам рты. Скрыть правду. Но это глупо, Нап. За пятнадцать лет мы не сказали ни одного слова. Я никогда ничего не скажу, клянусь тебе.
Не знаю, как вести себя дальше. Сказать, что я здесь вовсе не для того, чтобы ее убить? Заставит ли это ее раскрыться? Или держать в напряжении, чтобы думала: единственный способ остаться живой – это говорить.
