Но Мариэ так и не сумела улучить миг для побега из дома. Командор ее предупреждал: чтобы убежать отсюда, нужно терпеливо дождаться «того самого часа». «Когда придет время, вы, судари, должны это знать. Вроде того: “О! Настал тот час!”» – говорил ей Командор.
Однако тот самый час все никак не наставал, и Мариэ постепенно устала ждать. Неподвижно и тихо чего-то дожидаться было вовсе не в ее характере. Мне что, так и таиться в этой комнате целую вечность? – думала она.
Ближе к вечеру Мэнсики начал свои упражнения на рояле. Судя по всему, он открыл в гостиной окна, и теперь до ее укрытия доносились звуки инструмента. Похоже было на сонату Моцарта, мажорную. Мариэ помнила эти ноты, лежавшие на рояле. Мэнсики сыграл всю медленную часть произведения, затем, закрепляя, стал отрабатывать отдельные фразы. Он перебирал пальцами, пока сам не начинал считать, что этого будет достаточно. Попадались сложные места, где пальцы его не слушались, и мелодия звучала неровно – Мэнсики понимал это на слух. Многие сонаты Моцарта в общем-то нельзя назвать сложными для исполнения, но соберешься сыграть так, чтобы понравилось самому, – и ощущаешь себя в лабиринте. Мэнсики же был как раз из тех, кто не боится решительно вступить в такой лабиринт. Мариэ вслушивалась, как он терпеливо плутал по его закоулкам. Занятие продлилось около часа. Затем до нее донесся хлопок рояльной крышки, и она смогла различить в этом хлопке отзвук раздражения. Но раздражения не сильного, умеренно изящного. Господин Мэнсики, пусть даже находясь (или считая, будто находится) в одиночестве в своем просторном особняке, не мог забыть о самоконтроле. Такой уж он был человек.
Дальше было повторение того, что случилось накануне. Садилось солнце, смеркалось, вороны с криками возвращались на ночевку в горы. В домах, видневшихся по ту стороны лощины, постепенно зажигались огни. Свет в доме семьи Акигава не гас даже глубокой ночью. В свете этом чувствовалось беспокойство людей, ломавших голову, куда она – Мариэ – могла запропаститься. По крайней мере, так ощущала она сама. Ей было тяжко от того, что она ничего не могла сделать для людей, болевших за нее душой.
А вот в доме Томохико Амады (иными словами, в том, где проживал я сам) по ту же – противоположную – сторону лощины совсем не было видно никаких огней. Как будто в нем больше никто не жил. Темнело, но внутри все равно не горел ни один огонек. И нисколько не походило, будто внутри него могут оказаться какие-то люди. Странно, склонив голову набок, думала Мариэ. Куда это мог подеваться сэнсэй? Интересно, он знает, что я пропала?
Ночью настал тот час, когда Мариэ опять жутко захотелось спать. Ей в глаза будто песку насыпали. Не снимая блейзера школьной формы, Мариэ закуталась в одеяло и, вся дрожа, уснула. А перед этим вдруг поймала себя на мысли: «С кошкой мне было бы теплее». Кошка, которую дома держала Мариэ, почему-то совсем не мяукала, лишь изредка урчала. Поэтому вполне можно было бы скрываться здесь вместе с ней. Но кошки, разумеется, рядом не было. И сама Мариэ, безгранично одинокая, запершись в маленькой и совершенно мрачной комнате, не могла оттуда сбежать.
И вот минула воскресная ночь. Когда Мариэ проснулась, в комнате было еще мрачновато. Ее наручные часы показывали около шести. День постепенно становится все короче. За окном шел дождь. Беззвучный, тихий, зимний дождь. Догадаться, что он идет, можно было разве что по каплям, падавшим с веток деревьев. В комнате было прохладно и сыро. Мариэ подумала: «Вот бы сюда свитер!» У нее под шерстяным блейзером была лишь тонкая вязаная жилетка да хлопковая блузка. Под блузкой – майка с короткими рукавами. Одежда для теплого дня, и свитер нисколько бы не помешал.
И тут она вспомнила, что в гардеробе той комнаты есть свитер – теплый белесый свитер из кашемира. Вот бы как-то умудриться и сходить за ним наверх, подумала Мариэ. Надеть под блейзер – сразу станет тепло. Однако выйти отсюда и подняться по лестнице на верхний этаж слишком опасно. Особенно в ту комнату. Поэтому остается лишь терпеть в том, что есть. Конечно, холод не так уж и нестерпим, ведь я не на каком-нибудь Крайнем Севере, где проживают, скажем, инуиты. Здесь все-таки пригород Одавары, а зима только началась.
Однако дождливое зимнее утро медленно, но верно пронизывало холодом все ее тело. Казалось, озноб пробирает ее до самых костей. Мариэ закрыла глаза и подумала о Гавайях. Когда она была маленькой, тетя с подругой ездили туда отдыхать и брали ее с собой. На пляже Вайкики, взяв напрокат маленькую доску для серфинга, она резвилась на волнах, а когда уставала – падала на белый песок и загорала. Во всяком случае, было тепло, все вокруг казалось ей безмятежным и приятным. Где-то высоко шелестели пальмовые листья – их покачивал пассат. В морскую даль уплывали белые облака. Наслаждаясь этими видами, Мариэ пила лимонад, до того холодный, что ломило в висках. Она вспомнила все это очень подробно, вплоть до мелочей. Получится ли еще раз побывать в таком месте? Чтобы такое оказалось возможным, я готова отдать взамен все, что угодно, подумала девочка.
В десятом часу опять послышался шорох домашних тапочек, на служебный этаж спустился Мэнсики. Нажали на кнопку пуска стиральной машины, полилась классическая музыка (на этот раз, кажется, симфония Брамса), и примерно час продолжался лязг тренажеров. Повторение прежнего. Отличалась только музыка, а во всем остальном – ни малейших отклонений. Хозяин дома, вне всяких сомнений, был человеком привычек. Постиранное белье переместили в сушилку, а еще через час забрали. После этого господин Мэнсики больше вниз не спускался. Комната прислуги его, похоже, и впрямь совсем не интересовала.
(Здесь опять мой комментарий о времени. Мэнсики в тот день после полудня отправился в мой дом, где столкнулся с Масахико Амадой, заехавшим проверить, не дома ли я, и они побеседовали. Не знаю, почему, но и тогда Мариэ, похоже, не заметила отсутствие Мэнсики.)
Размеренность всей жизни Мэнсики Мариэ была только на руку. Так она понимала, чего ей ожидать, и могла планировать собственные действия. Сильнее всего нервы изматывает, когда одно за другим происходят непредвиденные события. Мариэ запомнила жизненный уклад Мэнсики и приспосабливалась к нему. Хозяин почти не выходил из дома (насколько она знала то есть, никуда не выходил). Работал у себя в кабинете, сам стирал белье, сам готовил еду, когда наступал вечер, садился в гостиной за «Стейнвей» и учился играть. Иногда ему звонили, но не часто – от силы несколько звонков за день. Похоже, он вообще недолюбливал телефон. Вероятно, всю необходимую связь по работе (в каких объемах, правда, непонятно) поддерживает через компьютер в кабинете.
В доме Мэнсики главным образом прибирался сам, но раз в неделю вызывал уборщиков. Мариэ помнила, как он сам говорил об этом, когда они с тетушкой были здесь в прошлый раз. Мол, совершенно не гнушается уборкой – как и стряпня на кухне, это хороший способ отвлечься. Вот только с уборкой всего дома в одиночку он не справится, это бесполезно, поэтому приходится вызывать профессионалов. При уборке он на полдня покидает дом. Интересно, в какой день недели это происходит? Если выпадет такой день, возможно, я смогу отсюда сбежать, думала Мариэ. Наверняка несколько человек с инвентарем заедут в имение на машине. Для этого ворота должны несколько раз открыться и закрыться. Да и самого Мэнсики, пока идет уборка, дома не будет. Выбраться из имения вряд ли окажется слишком уж сложно. Пожалуй, другой возможности для побега может и не представиться.
