Методы ухода за открытыми ранами были неисчислимы, и это показывает, как много сил хирурги тратили в попытках понять и контролировать воспалительный процесс, нагноение и лихорадку. Осложняло дело то, что развитие септических инфекций порой представляется произвольным и непредсказуемым. Некоторые раны заживали начисто при незначительной медицинской помощи, в то время как другие оказывались смертельными, несмотря на то, что их тщательно обрабатывали – путем частых перевязок и удаления омертвевших тканей. Многие хирурги обратили внимание на то, что простые переломы (без нарушения целостности кожного покрова) часто заживают без происшествий. Это укрепило идею о том, что нечто проникало в рану извне – что, в свою очередь, породило популярный «метод окклюзии», при котором врач ограничивал доступ воздуха к ране.
Метод окклюзии подразумевал несколько способов закрыть рану – каждый хирург выбирал тот, который нравился больше. Самое простое – полностью покрыть рану сухой повязкой, такой как наружная мембрана кишечника теленка или же клейкая лента. Если рана заживала «с первой попытки», этот метод давал успешный результат. Но в случае заражения гнилостный яд (или бактерии, как мы знаем сегодня), не способный выйти наружу, уходил в кровоток пациента, и начинался сепсис. Чтобы избежать этого, некоторые хирурги постоянно открывали рану, чтобы очистить ее – такой метод назывался «окклюзия с повторным открытием». Роберт Листон на самом деле осудил эту практику в 1840-х годах, отметив, что «пациент находится в состоянии постоянного возбуждения, и часто, изнуренный страданиями, частыми сменами повязок и лихорадкой, превращается в очередную жертву экспериментального лечения».
Многие хирурги были против метода окклюзии, потому что он закрывал жар внутри раны, что противоречило теории о контроле воспалительного процесса. Они также полагали, что раненое место не должно быть закрыто полностью, поскольку повязки пропитаются «гнилью, зараженной кровью и вонью», отчего рана, в свою очередь, «скиснет». Сайм предпочитал закрывать рану, оставляя небольшое отверстие для дренажа. После этого он покрывал все, кроме этого отверстия, широким куском сухого ворса. Дренаж не трогали в течение примерно четырех дней, а ворс удаляли и меняли каждый второй день, пока рана не заживала.
Некоторые хирурги предпочитали «водяные перевязки» или влажные бинты, которые, по их мнению, противодействовали появлению жара, сохраняя рану прохладной. Другие пытались промывать место ранения и даже погружали его в воду, которую постоянно приходилось менять. Надо сказать, что этот метод оказался наиболее успешным, поскольку непреднамеренно удалял отмершие ткани практически в момент появления – однако все это было дорого и неудобно; к тому же существовали разногласия относительно того, должна ли вода быть горячей, прохладной или холодной.
Чистота в госпитале – один из факторов роста числа заболеваний, тогда и речи не шло о том уровне гигиены, который мы ожидаем от больниц сегодня.
Самая большая проблема заключалась в том, что, хотя большинство хирургов пытались предотвратить заражение открытых ран, не существовало консенсуса относительно того, почему это происходило. Некоторые считали, что причиной служил какой-то яд в воздухе, никто не мог сказать ничего дельного о природе этого яда. Другие полагали, что заражение открытых ран может происходить повторно и спонтанно, особенно если пациент уже ослаблен болезнью.
Почти все в медицинском сообществе признавали, что в последние годы одним из факторов, способствующих росту заболеваемости, служат жилищные условия. По мере роста городского населения в XIX веке в больницы поступало все больше пациентов из самых разных слоев. Также верно, что после появления анестезии в 1846 году хирурги охотнее брались оперировать те случаи, которые не решились бы раньше. При таком количестве пациентов в палатах содержать больницы в чистоте становилось все труднее. Автор важного учебника, Year-Book of Medicine, Surgery, and Their Allied Sciences, посчитал необходимым проконсультировать читателей по этой теме: «Бинты и инструменты, которые использовались для гангренозных ран, не должны (если это возможно) использоваться повторно; бинты, белье или одежда не должны готовиться или храниться в комнатах, где лежат инфицированные пациенты. Частая смена постельного белья и одеял также полезна в тех случаях, когда инфекция уже вспыхнула».
Конечно, и речи не шло о том уровне гигиены, который мы ожидаем от больниц сегодня; уж точно это не относилось к Королевскому лазарету в тот год, когда Листер начал работать там. Поиск пути к пониманию природы воспаления и инфекции ощущался более важным, чем когда-либо.
* * *
За первый год в браке Агнес привыкла видеть дома лягушек. Одержимость мужа амфибиями началась в их медовый месяц. Прежде чем отправиться в четырехмесячное турне по Европе, молодожены остановились в доме дяди в Кинроссе – всего один день пути в карете, запряженной лошадью. Листер привез с собой микроскоп и, наловив лягушек недалеко от дядиной резиденции, обустроил лабораторию, чтобы начать серию экспериментов, которые, как он надеялся, помогут ему лучше понять процесс воспаления – этот предмет будет занимать его всю оставшуюся жизнь. К сожалению для Листера (хотя и к счастью для лягушек), амфибиям удалось сбежать, и по этому поводу в доме воцарился шум и бардак, потому как слуги разбрелись, пытаясь отловить лягушек. После того, как пара вернулась из медового месяца, Листер возобновил эксперименты – на этот раз в своей собственной лаборатории на первом этаже дома на Ратланд-Стрит. Он неустанно трудился рядом со своей прилежной женой. Агнес часто писала под диктовку, скрупулезным почерком занося наблюдения мужа в его лабораторные журналы. У них, словно в поговорке, действительно оставалось мало времени на что-либо, кроме учебы.
До этого времени Листер в основном исследовал мертвые ткани под микроскопом. Образцы он брал у пациентов, которых лечил в Королевском лазарете; в некоторых случаях даже сам выступал донором. Но что ему действительно было нужно, так это живые ткани, чтобы понять, как именно кровеносные сосуды реагируют на различные обстоятельства. Таков был решающий шаг в исследовании ухода за открытыми ранами и причин послеоперационных инфекций. Листер снова начал препарировал лягушек, на этот раз после поездки в Даддингстон-Лох к востоку от центра города, где закупил целую партию еще живых амфибий. Именно тогда он начал подбираться к разгадке тайны, которая терзала медиков на протяжении веков.
Исследования Листера были продолжением более ранних работ, проведенных его профессором Уортоном Джонсом, который наблюдал под микроскопом периферические кровеносные сосуды, используя в качестве образца полупрозрачные ткани крыльев летучей мыши и тканей от лягушачьих лапок. Как и его старый профессор, Листер признал, что замедление кровообращения через капилляры, казалось, предшествует началу инфекции. Он хотел понять, как воспаление влияет на кровеносные сосуды и кровоток в здоровых конечностях. В своей домашней лаборатории он разработал серию экспериментов, в которых наносил контролируемые и дифференцированные повреждения тканям лягушки, каждый раз измеряя диаметр кровеносных сосудов глазным микрометром. Листер помещал на ткань различные раздражители, начиная с теплой воды, которая по мере нагревания становилась все горячее, пока не достигала точки кипения. Затем Листер проверил эффект от воздействия на ткани хлороформа, горчицы, кротонового масла и уксусной кислоты.
