Нельзя купить дорогую вещь, съездить за границу. Ничто не должно было бросить тень на авторитет Бориса Евдокимовича, помешать его работе. Нельзя всё, что, по мнению Раисы Павловны, было нескромно, отличалось от того, как жили большинство людей. Мы жили в семье первого секретаря обкома, министра, зампреда Совмина СССР. И не только что-то особенное, но часто и обыденное было для нас под запретом.
Он великолепно играл в шахматы. Но совершенно не выносил проигрывать. Никогда не показывал этого партнеру, но мы знали, что настроение у него испорчено. Был очень честолюбив. Любил играть в бильярд. В преферанс составлял компанию только ради Раисы Павловны. Она была заядлой пре-ферансисткой.
Его слабостью были сухарики. Ему всегда их сушили из обычного батона. Везде стояли вазочки с этими сухариками. Не позволял себе разъедаться. Чуть только прибавлял в весе, начинал заниматься на всевозможных спортивных снарядах. Всю жизнь, до самого конца, он занимался гимнастикой.
Он никогда не мог позволить себе распуститься, расслабиться. Это меня потрясало. Он не тратил свою жизнь на пьянство и мелочи — он весь был устремлен на созидание. Отдых для него — это лишь перемена занятий.
Образованным и интеллигентным можно назвать лишь такого человека, кто насквозь таков и проявляет свою образованность и интеллигентность и в крупном, и в мелочах, и в обыденности, и в течение всей своей жизни. Это целиком и полностью относится к Борису Евдокимовичу.
О нравственных качествах человека нужно судить не по отдельным его поступкам, а по его повседневной жизни. Как зампред Совмина СССР Борис Евдокимович имел четырехкомнатную квартиру. К тому времени был женат его внук, и он мог спокойно прописать его к себе. Борис Евдокимович поступил по-другому: он разменял свою жилплощадь на две маленькие двухкомнатные квартирки. В одной теперь живут Бо-рисы-младшие, а другая отошла государству.
После него ничего не осталось — ни дачи, ни квартиры. Сберкнижку, на которой было восемь тысяч рублей, отдали в Тюмень, в краеведческий музей. У нас остались только его Золотая Звезда и орден Ленина.
Все его богатство — нефтяные и газовые вышки… Макеты… А сами вышки, как все знают, достались другим.
— Он для меня пример, — продолжает Людмила Васильевна. — Я не могу, к примеру, бюллетенить. А научилась этому у Бориса Евдокимовича. Он не мог позволить себе болеть. О том, как сам выгнал из себя астму, вам уже, знаю, рассказывали.
Бабушку, маму Бориса Евдокимовича, Юра в детстве называл «буня Маня». Буня — бабуня… Хорошее донское, казачье слово.
Вообще Борис Евдокимович был закрытым человеком — и на работе, и в семье. Он был человеком огромной самодисциплины. Даже на пенсии он не чувствовал себя пенсионером, «заслуженный отдых» — не для него. Вся его жизнь шла под лозунгом «Надо!».
Юрий Борисович добавляет штрихи к портрету отца: не терпел мата, органически не мог кого-то оскорбить, никогда не кричал. Как он радовался, когда родился внук!
— Нам с Юрой пришлось улететь в Иркутск. Малыша оставили на «буню Маню», бабушку Раю и деда. И он тоже выбирал время, чтобы понянчить внука. Докладывал нам: вот малыш первое слово сказал, вот пошел. Внук удивительно был похож на деда.
И правнука Борис Евдокимович успел увидеть — он появился на свет 4 октября, а у Бориса Евдокимовича день рождения — 5-го. Так в семье получилось три Бориса: Борис Евдокимович, Борис Юрьевич, Борис Борисович… Родители малыша, Оксана и наш Борюшка, настояли на этом имени.
Был ли он счастлив? Наверное, да. Ведь счастье — не какой-то божий дар, а состояние, которое рублями не измеришь. И друзья у него настоящие были.
Людмила Васильевна называет свекра отцом:
— Отец был бессребреником. У него в кармане никогда не водилось больше червонца, который Раиса Павловна выдавала ему на обеды в столовой. Он ушел из жизни, практически ничем не владея. Ни дачи, ни денег…
Есть такие люди и сейчас. И надо научиться ценить их по достоинству. Хотя я понимаю, что людям с великими достоинствами нелегко прощают даже маленькие ошибки. Но лично я счастлива, что судьба свела меня с таким человеком, каким был мой свекор, мой второй отец.
Не часты случаи, когда взгляды из семьи, из делового окружения и со стороны совпадают. Тем цельнее видится натура такого человека.
Сибирский характер
Когда Константина Лагунова, в то время ответственного секретаря Тюменской областной писательской организации, начинали одолевать безответные «зачем», «почему», «кто виноват» и «что делать», когда наплывало смятение духа, подкатывало сомнение в правоте дел своих, в разумности и нужности происходящего вокруг, вот тогда со своими вопросами, сомнениями и думами он шел к Щербине.
Борис Евдокимович никогда не выспрашивал, не выпытывал, не ловил на слове. Слушал внимательно, заинтересованно. И только дав выговориться, выплеснуть наболевшее, вступал в разговор. При этом стремился не только рассказать, но и показать желаемое, нарисовать словом живую картину.
Как-то разговорились они с Лагуновым об особенностях национального характера. Перекинулись несколькими фразами, пытаясь сформулировать суть русского характера. Щербина вдруг сказал:
— Характер нельзя объяснить только национальной принадлежностью. Нет ведь такой национальности — сибиряк. Верно?
Лагунов поддакнул.
— А сибирский характер есть… Недавно был в вахтовом поселке строителей газопровода… Пришли на вертолетную провожать меня несколько человек. И среди них мальчонка лет шести. Уши шапки не завязаны. Шарф на шее размотался. Хлещет по нему поземка, а он ноги расставил и улыбается во весь рот… Закрутил вертолет винты, поднял такую бурю, все мужики спиной повернулись. А этот маленький сибиряк чуть наклонился навстречу вихрю и не шелохнется. Вот это — сибирская косточка, сибирский характер! Этот своего добьется, сам пойдет и других поведет. Вожак!
Вот так образно не единожды живописал он в своих разговорах то доярку, то лесоруба или рыбака. У него были острый, памятливый взгляд, богатейшее воображение и умение словом мастерски лепить живые картины с натуры. Это был художник. Творец по натуре, по духу. Оттого, видимо, и был он своим среди писателей.
…Это произошло на исходе зимы 1962 года. Тогда в кабинете Щербины собралась почти вся «пишущая братия» Тюмени.
— Когда мы, — вспоминает Константин Лагунов, — расселись вокруг большого прямоугольного стола, Борис Евдокимович заговорил о месте, роли и силе печатного слова в общественной жизни, в решении конкретных хозяйственных и политических задач.
Лишь поначалу его речь была размеренной и спокойной, но не сухой, не казенной, в ней не было штампованных словосочетаний и сухих газетных формулировок. Говорил он образно и ярко. Говорил — словно эскизы набрасывал: резкими, яркими, точными штрихами. Штрих. Еще штрих. Еще… И готов впечатляющий набросок жизни тюменских геологов с их победами, неудачами и нуждами. Так же выразительно изобразил он областную промышленность и культуру и принялся «рисовать» жизнь села. В его наброски органично вписывались цифры и факты, имена и проблемы. Как-то незаметно, вроде бы само собой, эти разрозненные эскизы, сойдясь воедино, образовали цельную картину жизни всей области.
