Советники сообщили, что афганские офицеры требуют от них коды запуска и угрожают оружием. Важно было установить — на чьей стороне афганцы, на мятежной, или правительственной. Несмотря на угрозу расстрела, наши советники отказывались дать коды запуска. К счастью выяснилось, что афганцы были на правительственной стороне. Информация об этом ушла в Кабул, к возглавлявшему советников генералу армии Грачеву. Тот через нас передал «добро» на запуск. Полк произвел запуск ракет по аэродрому мятежников в Ваграме. Ракетный удар оказался удачным. Одной ракетой было уничтожено два самолета, с подвешенными бомбами (они как раз собирались взлетать на бомбежку Кабула), вторая ракета вывела из строя взлетно-посадочную полосу.
После подавления бунта в стране наступило относительное затишье, если понятие «затишье» применимо к такой стране, как Афганистан. На юге и востоке страны происходили бои между непримиримыми и правительственными войсками, но здесь, на севере было тихо. Мы по-прежнему дежурили в обычном порядке, то в Хайратоне, то в Мазари-Шарифе. Единственное что было не просто — ограниченная территория, как на подводной лодке. Поэтому большое значение имели взаимоотношения с теми людьми, которые находились с тобой все 24 часа в сутки. К счастью, все, кто был рядом, были людьми воспитанными образованными. Конфликтов фактически не возникало. С некоторыми у меня установились отличные дружеские взаимоотношения. Сергей Морозов, Виктор Кузьмин, Александр Гаркун — их с теплотой я вспоминаю и по сей день.
Жили мы в трехкомнатных квартирах по три человека в очень удобных коттеджах дипломатического городка. Городок размещался рядом с подразделениями МГБ Афганистана. Поэтому за безопасность вроде как беспокоиться не приходилось, однако бывалые сотрудники советовали не расслабляться и держать ухо востро. К нам, консульским работникам, или, по-местному — консулгери, отношение со стороны афганцев, на первый взгляд, было нормальным. Но на всякий случай, мы никак не должны были выдавать свою военную принадлежность или покидать территорию консульства.
По соседству располагались представительства и офисы самых разных организаций: миссии ООН, Красного креста. Были среди них и откровенно подозрительные, такие, как например, турецкие «Серые волки», не скрывавшие своих экстремистских задач. Да и в «правильных» организациях были шпионы, работавшие под прикрытием. Нам периодически доводили, кто есть кто.
Основной задачей пограничников была охрана периметра объекта и КПП. На КПП заступали вдвоем. Система охраны КПП была продумана до мелочей. С помощью системы зеркал дежурный мог контролировать все подходы к воротам. Для связи с ним за воротами было установлено переговорное устройство. Это было очень удобно — ты видишь посетителя, а он тебя — нет.
Были забавные эпизоды. Один французский дипломат периодически захаживал в наше консульство. Как сейчас помню, он всегда был хорошо одет, элегантен. Один раз он пришел, когда на КПП дежурил прапорщик Александр Гаркун. Гаркун изучал французский и по идее должен был понимать француза. Но знаний, видимо, не хватило и Гаркун щедро сдобрил «французскую мову» русской ненормативной лексикой, полагая, что француз не разберет, что к чему. Неожиданно француз на чистом русском ответил:
— Смотри, я говорю по-русски и не коверкаю твой язык. Так будь добр, не коверкай мой!
Незаметно пробежали полгода. Правительственные войска успешно удерживали большую часть Афганистана. Боев в районе Хайратона и Мазари-Шарифа не было. Проблема пришла оттуда, откуда и не ждали. В один из дней в конце марта 1991 года я находился на очередном дежурстве. Как сейчас помню, был выходной — пятница (мы жили по афганскому «календарю»). Примерно в 8.40 к КПП подъехал БТР. С него спрыгнули несколько солдат — афганцев. Гляжу, они залегают прямо напротив моего поста и готовятся к бою. БТР тоже наводит ствол в мою сторону. Мне не по себе — КПВТ, как-никак — любую стену пришибет. А у меня только автомат. Еще свежи были в памяти события мятежа 1990 года. Неужели новый переворот?
В здании, в котором находился мой пост, размещалась резидентура. Поэтому я первым делом сообщил о происходящем шифровальщикам. В случае штурма они должны были первым делом уничтожить все коды. Шифры и аппаратуру засекречивания. Затем сообщил офицеру, отвечавшему за безопасность — полковнику Роберту Францису. Роберт Янович был профессионалом экстра-класса. Он провел в Афганистане восемь лет и умел не терять хладнокровия в любой ситуации. Вот и в этот раз он меня успокоил — ничего не предпринимай, веди наблюдение и докладывай обо всех движениях афганцев.
Между тем к афганскому БТРу подъехал УАЗ. Из него вышел начальник управления МГБ по северному Афганистану генерал-лейтенант Тадж-Махаммад. Он подошел к переговорному устройству перед воротами и по нему сообщил, что желает побеседовать с моим руководством. Полковник Францис спешно разбудил генерального консула — Олега Николаевича Ильина. Теряясь в догадках — чем вызвана такая военная демонстрация, Ильин и Францис прибежали на КПП. Афганский генерал приказал отвести БТР назад и с возмущением начал что-то объяснять советским представителям. Те в ответ что-то успокаивающе объясняли. После продолжительных переговоров, Тадж-Махаммад уехал, забрав свое войско.
Оказалось, что причина утреннего инцидента крылась в хамстве и непрофессионализме одного из советских дипломатов. Рано утром афганский генерал позвонил в консульство по какому-то вопросу. Ему ответил этот самый сотрудник. Сотрудник был недоволен, что ему в такую рань звонит какой-то афганец и бросил трубку. Упрямый Тадж-Махаммад звонил еще три раза подряд и в конце концов напоролся на нецензурную брань со стороны нашего дипработника. Не стерпев такой наглости со стороны шурави, генерал поехал разбираться, прихватив, для верности БТР и взвод солдат. Если бы не генконсул и полковник Францис, с их подлинными дипломатическими способностями, можно было не сомневаться — дело могло закончиться маленькой, но скоротечной войной.
Вскоре моя командировка закончилась, и я вернулся в Союз. Но по возвращении обнаружил, той страны, которую покидал, фактически не было. СССР разваливался на глазах. Представление на награду, которую я заслужил во время командировки, было отклонено. Говорят, в тот момент завернули все представления от КГБ с апреля по август 1991 года — из-за ГКЧП. Было немного обидно, но главное — я вернулся живым и здоровым и увидел своего ребенка, который за время командировки сильно подрос. А вскоре в Афганистане рухнул режим Наджибуллы. Капитану Сергею Морозову, служившему со мной в Хайратоне, пришлось участвовать в спешной эвакуации посольства. Из Кабула вылетали чуть ли не под обстрелом. За это Морозова наградили медалью «За отвагу». О судьбе афганцев, с которыми довелось встречаться во время командировки, я ничего не знаю. Надеюсь, их судьба сложилась нормально.
Валерий Воронков
В 1990 году президент Наджибулла обратился к советскому руководству с просьбой об оказании помощи оружием и техникой. В тот момент в Афганистане сложилось критическое положение — власть могла в любой момент перейти к оппозиции. Мятежники захватили ряд провинций, а том числе и на севере, на границе с Советским Союзом.
