И все равно все это очень странно по одной простой причине: гейша – всего лишь изображение в гоглах Энга и И. В. Изображение массаж сделать не может. Тогда зачем трудиться?
Когда И. В. входит, Энг встает и кланяется. Вот как приветствуют друг друга махровые завсегдатаи Стрита. Им не нравятся рукопожатия, ведь тогда ничего не чувствуешь, к тому же это напоминает им, что на самом деле их тут нет.
– Ага, привет, – откликается И.В.
Энг снова садится, и гейша вновь принимается за массаж. Стол у Энга – антикварный шедевр французской работы, по дальнему краю столешницы выстроились в ряд небольшие телемониторы. Большую часть времени Энг наблюдает за мониторами, не отрывается от них, даже когда говорит.
– Мне кое-что о тебе рассказали, – говорит Энг.
– Не стоит верить грязным слухам, – отзывается И. В. Взяв со стола стакан, Энг отпивает содержимое, которое выглядит как вода с мятным сиропом. На стенках стакана собирается испарина, затем распадается на капли, которые, стекая, падают с донышка. Прорисовка настолько совершенная, что И.В. видны крохотные отражения окон кабинета в каждой капле сконденсировавшейся влаги. Это уже нарочито. Ну и компьютерный псих.
Энг смотрит на нее совершенно бесстрастно, но И.В. представляется, будто это лицо – маска ненависти и отвращения. Потратить столько денег на самый крутой дом в Метавселенной, чтобы в него потом заявился панк в зернистом черно-белом изображении. Наверное, настоящий удар под метафорический дых.
Где-то в доме мурлыкает радио: смесь салонной вьетнамской музыки с роком янки в инвалидной коляске.
– Ты гражданка «Новой Сицилии»? – спрашивает Энг.
– Нет. Я просто тусуюсь иногда с Дядюшкой Энцо и другими ребятами из мафии.
– А-а. Очень необычно.
Энг не из тех, кто спешит. Он вобрал в себя томный покой дельты Меконга и вполне готов сидеть, смотреть на свои телеэкраны и время от времени бросать фразу-другую, раз в пять минут.
И еще одно: у него, по-видимому, синдром Туретта или еще какая беда с мозгами, потому что он все время издает ртом странные шумы. В этих шумах есть что-то звенящее, какое всегда слышишь в речи вьетнамцев, когда те в задних комнатах магазинов или на кухнях ресторанов поглощены семейной ссорой на родном языке, но И.В. решает, что это не настоящие слова, а просто аудиоэффекты.
– Ты много работаешь на этих ребят? – спрашивает И.В.
– Разовые контракты, связанные с безопасностью. В отличие от большинства крупных корпораций, мафия придерживается жесткой традиции самой заботиться о своей безопасности. Но когда требуется что-нибудь особенное, высокотехничное…
Он замирает на середине фразы и издает носом невероятное жужжание.
– Так это твоя работа? Обеспечение безопасности?
Энг бегло осматривает все мониторы. Потом щелкает пальцами, и гейша семенит прочь из комнаты. Сложив перед собой руки на столе, Энг подается вперед.
– Да, – отвечает он, не спуская глаз с И.В.
И.В. в ответ смотрит ему прямо в глаза, ожидая продолжения. Несколько секунд спустя его взгляд вновь скользит к мониторам.
– Большую часть моей работы я делаю по контракту для мистера Ли, – выпаливает он.
И.В. ждет продолжения этой фразы, ведь правильно говорить не «мистер Ли», а «Великий Гонконг мистера Ли».
А, ладно. Если она может обронить имя Дядюшки Энцо, он может подбросить «мистера Ли».
– Социальная структура любого национального государства в конечном счете определяется тем, какие меры оно принимает по обеспечению собственной безопасности, – говорит Энг. – И мистер Ли это понимает.
Ну надо же, какие мы теперь глубокомысленные. Энг вдруг заговорил как белые старики в телеговорильнях, куда зовут только больших умников и которые мама И.В. смотрит как одержимая.
– Вместо того чтобы нанимать значительный контингент охранников-людей, что оказывает воздействие на социальный климат – как ты понимаешь, речь идет о большом числе низкооплачиваемых наемников, расхаживающих с автоматами, – мистер Ли предпочитает задействовать нечеловеческие системы.
Нечеловеческие системы. И.В. собирается было спросить, что он знает о Крысопсах, но одергивает себя: он все равно не скажет. Из-за этого отношения их будут испорчены еще до начала задания. И.В. ведь пытается выспросить у Энга инфу, которую тот никогда ей не выдаст, а от этого вся нынешняя сцена станет еще более странной, чего И.В. не может даже себе представить.
Энг издает долгую череду звенящих шумов вперемежку со щелчками и губными взрывами.
– Сука чертова, – бормочет он.
– Прошу прощения?
– Я не тебе, – бросает он, – меня подрезала малолитражка. Никто не понимает, что я могу передавить их, как бронетранспортер толстопузых свиней.
– Малолитражка… Ты что, за рулем?
– Да. Я ведь за тобой еду или забыла?
– Можно посмотрю?
– Да, – вздыхает он, словно на самом деле он сильно против.
Встав, И.В. обходит стол, чтобы посмотреть.
На каждом маленьком мониторе – иной вид из фургона: через лобовое стекло, из правого окна, через заднее стекло. Еще на одном – электронная карта с указанием местоположения фургона: едет в сторону Сан-Бернардино, уже совсем близко.
– Фургон слушает голосовые команды, – объясняет Энг. – Я снял интерфейс руль-педали, поскольку голосовые команды мне кажутся более удобными. Вот почему я иногда издаю непривычные звуки – так я контролирую системы транспорта.
И.В. отключается от Метавселенной, чтобы проветрить голову и пойти отлить. Снимая гоглы, она обнаруживает, что вокруг нее собралась немалая аудитория из механиков и дальнобойщиков, которые, выстроившись полукругом перед кабинкой, слушают ее одностороннюю болтовню с Энгом. Когда она встает, их внимание, разумеется, переключается на ее зад.
Облегчившись в туалете, И.В. доедает пирог и выходит на ультрафиолетовый слепящий свет заходящего солнца дожидаться Энга.
Узнать фургон нетрудно. Он громадный. Этот грузовик восьми футов в высоту и еще больше в ширину превышает дорожные нормы по закону тех времен, когда еще имелись законы. Угловатый приземистый кузов сварен из листов ребристой стали, которую обычно пускают на крышки канализационных люков и ступени пожарных лестниц. Колеса огромные, как у трактора, но с более тонким рисунком протекторов, а самих колес шесть: два моста сзади и один спереди. Мотор огромный, как у вражеского звездолета из кино, а дизельные выхлопы вырываются из двух коротких вертикальных труб, торчащих из крыши в хвосте фургона. Лобовое стекло – совершенно плоский стеклянный прямоугольник три на восемь футов, затемненный настолько, что И.В. не может различить внутри даже силуэт. Морда фургона щетинится всеми известными науке осветительными устройствами, будто этот тип воскресным вечером украл все гирлянды из франшизы «Новой ЮАР». Решетка по переду сварена из рельса, стыренного с какой-то заброшенной узкоколейки. Одна эта решетка весит, наверное, больше целой малолитражки.
